class="p1">— Кучум! — окликнул Фортунат Петрович. — Замолчи. Кто там?
Невидимый за воротами человек подал голос:
— Свои.
— Что еще за свои? — недоверчиво спросил Фортунат Петрович. Голос за воротами был незнаком. — Шутить изволите, сударь?..
— Правду говорю. Не до шуток мне. Да уймите собаку. И не бойтесь меня — нет у меня за пазухой камня…
— Камней за пазухой и мы не держим. Кучум, фу, ф-фу! На место! — прикрикнул Фортунат Петрович, спускаясь с крыльца. — Кто вы, по какой надобности в такую пору?
— Мне нужен директор гимназии Фортунат Петрович Корчуганов, — ответили из-за ворот. — А по какой надобности, ему я и объясню.
— Директор? — удивился Фортунат Петрович. — Так это я и есть… А вы кто и по какому делу?
— Ваш коллега.
— Ко-оллега? Как прикажете понимать?
— Так и понимайте: ваш коллега, — повторил тот, за воротами. — Да вы напрасно сомневаетесь. Радомский я, Степан Яковлевич Радомский. Прибыл на вакансию учителя словесности.
— Радомский? Но учителя словесности мы ждали еще в августе, а сегодня первое октября. Покров. Снег вон уже выпал…
— Виноват. Задержка вышла в дороге. Этап двигался медленно, — ответил Радомский.
— Какой этап? — не понял Фортунат Петрович. А Требушинский захохотал и едко заметил:
— Дак тебе, братец, поди, не в гимназию, а на пересылку?
Тот, за воротами, выдававший себя за учителя словесности, помешкал, будто собираясь с мыслями, откашлялся простуженно и устало проговорил:
— Впустили бы вы меня, а потом и допрашивали. Промерз я до костей. И голоден, аки пес бродячий.
— Хорошо, сейчас, — сказал Фортунат Петрович, взял Кучума за ошейник, отвел в дальний угол двора, привязал покороче, вернулся и отворил калитку, впустив ночного гостя. Повел через двор, в дом. В сенях предупредил:
— Половицу здесь покоробило… осторожно.
Остальные шли следом, будто конвоируя. В передней Фортунат Петрович разглядел человека и был поражен ужасным его видом: худой, изможденный, с потемневшим небритым лицом и глубоко ввалившимися, лихорадочно блестевшими глазами, в рваном зипуне, перехваченном опояской, в каких-то несусветных опорках на ногах, тот больше смахивал на бродягу, чем на учителя словесности.
— Не соответствую? — заметив, как пристально его разглядывают, принужденно засмеялся гость. — Как говорится: ест орехи, а на зипуне прорехи. Смущает мой вид?
— Сказать по правде… — качнул головой Фортунат Петрович.
— Позвольте объяснить. Когда я проведал, что в Томской гимназии не хватает учителей, то, не колеблясь, решил к вам ехать, дабы положить все силы на алтарь просвещения… — Он перевел дух и уже без прежнего пафоса продолжал: — Письмо отправил. А сам вот задержался. Пришлось добираться с попутным этапом… Иного пути не было, — развел руками. — Поверьте.
Радомский скинул зипун и как бы выше стал, даже стройнее, хотя и под зипуном одежда у него оказалась не менее ветхая — старая, с залоснившимися бортами визитка, неопределенного цвета брюки…
— Это рубище выменял я по дороге, — пояснил Радомский. — Свою одежду отдал за провиант, а это как бы в придачу… Позвольте еще раз представиться: учитель словесности Степан Яковлевич Радомский. Рад безмерно, что наконец на месте. Если вы мне предложите стакан чаю или кофию, не откажусь.
Прошли в комнату, где на столе рядом с остатками закуски стояли бутылки, рюмки… Глаза Радомского вспыхнули, загорелись при виде столь неожиданной картины, ноздри жадно втянули запах мясного — остывший бифштекс, куски копченой рыбы лежали на тарелках, и он это сразу увидел и отметил про себя, что еды здесь вполне достаточно; от голода и нетерпеливого желания поскорее утолить голод тупые спазмы сжимали желудок, и пальцы рук тряслись, когда он, едва дождавшись приглашения, сел за стол. Фортунат Петрович позвал горничную и велел поставить самовар. Требушинский, придя в себя после пережитых страхов, сидел рядом с новоявленным учителем и весело говорил:
— Вот и разобрались, что к чему! Оно и вправду: семь раз отмерь, а потом уж и режь. А теперь, как водится, не мешало бы, по русскому обычаю…
Фортунат Петрович взял непочатую бутылку, тем самым как бы оказывая уважение гостю, наполнил рюмки. Радомский, тронутый до слез этим вниманием, вдруг торопливо стал шарить по карманам, отыскивая что-то, извлек, наконец, пятак и положил на стол, торжественно провозгласив:
— Присовокупляю! Это все мои капиталы на сегодня. Не обессудьте.
Фортунат Петрович поднялся, многозначительную сделав паузу, и заговорил негромко:
— Господа преподаватели, должен вам сказать: не все то золото, что блестит. Давайте выпьем за благополучное прибытие нашего коллеги, Степана Яковлевича Радомского, а также за процветание сибирской науки, в вопросах коей мы с вами должны играть не последнюю роль…
Все охотно выпили. Горничная принесла самовар. И застолье в доме директора гимназии Фортуната Петровича Корчуганова пошло как бы по второму кругу.
5
После первого зазимка, мелькнувшего, как видение, установились тихие ведренные дни. В один из таких дней и появился в третьем классе Томской гимназии новичок. Инспектор Прядильщиков, держа его за плечо, ввел в класс, остановился, высматривая свободное место, и проговорил тоненьким, отвратительным голоском:
— Пополнение-ти вам не надобно? — бескровные, вечно облупленные губы его при этом сжались в ядовитой усмешке, маленькие серые глазки быстро бегали, точно выискивая нечто такое, что могло бы его, инспектора, заинтересовать. Класс ахнул и загудел глухо, неровно — больно уж хилым и ненадежным выглядел новичок; под лопатистой ладонью инспектора, цепко сжимавшей плечо мальчика, тщедушие и худоба последнего особенно бросались в глаза. Кто-то, хихикнув, спросил:
— А если его не держать, он устоит на ногах?
Инспектор даже крякнул от столь дерзкой выходки ученика, снял руку с плеча новичка и, зло поджав белые шелушащиеся губы, помолчал, как бы что-то выжидая. Класс замер. Глаза инспектора сверкнули.
— А вот я велю тебя-то, олуха, выпороть как следует, дабы не только-ти стоять, но и сидеть не мог… И без обеда оставлю. Встать! — вдруг тонко, визгливо крикнул. — Сесть… Встать! — еще раз скомандовал, но уже потише, немного успокоившись. — Сесть. Вот так-ти… — проговорил удовлетворенно. Новичок переступил с ноги на ногу, растерянно улыбаясь. Не ожидал он такой встречи; все лица казались ему одинаково неприветливыми, насмешливо-злыми. И он еще больше растерялся, не понимая, отчего такая неприязнь.
— Это Коля Ядринцев, — сказал инспектор, подтолкнув мальчика вперед. — Он будет с вами-ти, олухами, учиться.
Задние даже привстали, вытягивая шеи, стараясь получше разглядеть новичка, поразившего не столько тщедушием своим (в чем только душа держится!), сколько необыкновенной опрятностью, парадным видом — был он весь с иголочки, причесанный и отглаженный, в новеньком вицмундире, сшитом из тонкого хорошего сукна, и не на вырост, как часто это делалось, а по фигуре, в узких брючках со штрипками, которые тотчас же были замечены и долго
