вот подумал…
Отец Баррадас, слегка зевнув, прервал его:
— Хорошо. По-своему ты прав. Я не хочу тебя отговаривать. На этот раз тебе не повезло, но можешь не сомневаться: если только что-нибудь появится, я о тебе не забуду. Не хочешь ли стаканчик вина? Алисе! Алисе!.
— Нет, большое спасибо, не хочу!
— Выпей, чего там! А я пойду ложиться — мне завтра рано вставать.
Отец Баррадас снова зевнул и поднялся.
— Я вам очень благодарен, сеньор викарий. Если бы у меня был здесь кто-нибудь еще, я бы вас не побеспокоил…
— Ты меня вовсе не побеспокоил. Ступай с богом! — И викарий обратился к Алисе, которая показалась в дверях: — Угости-ка его стаканчиком вина…
Орасио вышел из гостиной, смиренный, скромный, с понуро опущенной головой; ему казалось, что он находится на дне глубокого колодца, где трудно дышать. В коридоре он сказал:
— Я не хочу вина, сеньора Алисе. Очень благодарен, но мне не хочется.
Экономка настаивала, подталкивая его по направлению к кухне:
— Иди! Иди! Глоток вина никогда не повредит.
Уже стоя со стаканом в руке и дожидаясь, пока Алисе сделает бутерброд с сыром, Орасио подумал: «Наверно, это воля господня, для моего же блага. Я слышал, что фабрики в Ковильяне куда лучше, чем у нас в Мантейгасе. Ткачи там зарабатывают намного больше. Может быть, Мануэл Пейшото или крестный отец куда-нибудь меня устроят, ведь Ковильян большой город».
Орасио несколько успокоился, и в душе его вновь затеплилась надежда. Он медленными глотками пил вино и рассматривал выкрашенные белой масляной краской полки для посуды, большие, начищенные до блеска медные тазы, в которых обычно готовят свиную печенку, сковороды и эмалированные кастрюли, тарелки, миски и в глубине кухни большой очаг — все это стараниями сеньоры Алисе содержалось в строгом порядке. «Вот какая кухня должна быть у меня! Конечно, не такая роскошная, но такая же опрятная».
II
Сойдя в Ковильяне с грузовика, Орасио оглядел свой костюм. Он его сберег во время службы в армии, когда ходил в форме; и все же костюм уже залоснился и стал ему тесен. Особенно не понравились Орасио брюки, вытянувшиеся на коленках. «Жаль, что я так плохо одет, а вдруг крестный устроит меня на службу в лавку?» Он застегнул пиджак и поправил шляпу… Хотя Орасио и был недоволен своим костюмом, в этот раз он чувствовал себя в Ковильяне гораздо увереннее, чем раньше. Городок с извилистыми крутыми уличками не внушал ему теперь той робости, какую он, сельский житель, испытывал перед ним, прежде чем познакомился с Лиссабоном и Эсторилом. Ковильян показался ему гораздо меньше, чем прежде.
Дойдя до площади, он на несколько минут задержался у строящегося нового рынка. По дороге в город Орасио размышлял о том, что он скажет своему крестному отцу Маркесу и что от него услышит. Теперь же он старался ни о чем не думать, чтобы опять не вернулось чувство тревожной неуверенности. Шагая дальше, он вспомнил базар, куда еще мальчиком приезжал с отцом, привозившим форель для доктора Каэтано от доктора Коуто… Орасио хотелось как можно скорее поговорить с крестным, но в то же время он побаивался этого разговора. Наконец он решился и ускорил шаг.
Заведение Маркеса находилось поблизости, на улице, зажатой между двумя рядами старых домов. То была бакалейная лавка, обслуживавшая жителей этого бедного квартала. В глубине ее виднелась полуоткрытая дверь, которая вела в мрачное складское помещение. Оттуда и появился вызванный приказчиком хозяин.
— А, это ты, парень! Давненько мы не видались! Еле тебя узнал!
Маркес был толстый, невысокого роста. Прежде он держал таверну в Мантейгасе; в то время Жоаким и пригласил его к себе в кумовья. Позднее Маркес переехал в Ковильян, приобрел эту бакалейную лавку, а таверну уступил брату. В первые годы он летом приезжал в Мантейгас купаться в теплом целебном источнике. Потом перестал, и с тех пор Орасио видел его всего лишь один раз. Однако на рождество Маркес всегда посылал ему двадцать эскудо и письмо с пожеланием счастья всей семье. Получив деньги, сеньора Жертрудес говорила: «Надо будет попросить написать крестному от твоего имени и поблагодарить его. Он никогда о тебе не забывает, и ты должен помнить о нем. Кум очень богат, а детей у него нет; умирая, он наверняка тебе что-нибудь завещает». Но со временем сеньора Жертрудес перестала так говорить: стало известно, что у Маркеса, помимо жены, есть молодая любовница… Как бы там ни было, Орасио привык считать крестного важной персоной: ведь он обосновался в городе.
Сейчас Маркес расспрашивал Орасио о здоровье родителей и знакомых в Мантейгасе и, так как юноша сказал, что недавно вернулся из Лиссабона, принялся восхвалять столицу, куда в свое время ездил.
— Что же привело тебя ко мне? — спросил он наконец.
— Я хотел повидаться с вами, крестный, и попросить об одном одолжении…
Маркес замер в тревожном ожидании — не последует ли за этим просьба о деньгах?
— Ну, говори… — пробормотал он.
Тогда Орасио, путаясь, заговорил о своем желании бросить жизнь пастуха и устроиться на работу в Ковильяне.
По выражению лица крестного Орасио понял, что его ожидает отказ. Он объяснял Маркесу, что умеет делать, когда в лавку вошла какая-то женщина. Маркес сразу же забыл об Орасио. Опередив приказчика, он оперся руками на прилавок и обратился к покупательнице:
— Добрый день, сеньора Ана! Как поживаете? Что прикажете?
Из своего угла Орасио видел, как крестный отвесил сахар и рис, затем завернул стеариновую свечу.
Наконец покупательница вышла, и Маркес вернулся к Орасио:
— Нелегкое это дело, мой мальчик… Совсем нелегкое… Я хочу тебе помочь, можешь не сомневаться, но не знаю даже, как за это взяться. У кого есть место, тот его не бросает, как бы мало ни зарабатывал, а набирать новых людей никто не хочет — вот почему здесь многие ходят без работы. У нас еще ничего, в Лиссабоне и в Опорто куда хуже, а о загранице и говорить не приходится! Каждый день читаешь в газетах страшные вещи. Даже в таких богатых странах, как Америка, — миллионы безработных. Выручает только война: одних убивает, другим дает работу… Если бы не это, пришлось бы совсем плохо. А в Португалии, которая ни с кем не воюет, видишь, что делается… — Он на мгновение задумался и затем добавил: — Я понимаю твое положение… Очень хорошо понимаю… Тебе хочется зарабатывать немножко больше. Ты не видишь для себя будущего. Но времена, брат, тяжелые… — Он кивнул в сторону паренька-приказчика:
