десять лет живу.
На другой день утром она дала мне синюю блузу своего мужа, старый метр его, и я, с виду заправский рабочий, отправился на завод. Исполнил все формальности с документами, получил инструмент, тиски для работы. Когда я складывал инструмент в ящик, меня окружили слесаря.
— Хороший слесарь? — спрашивали меня.
— Нет, на 60 копеек я поступил подручным.
— Так я тебя заберу подручным на сборку машин, — сказал Кислов, тщедушный с умным лицом слесарь- монтер.
Мой рабочий день начался очень счастливо. Кислов до самого вечера рассказывал мне все подробности заводской жизни. Он много читал, много видел, объехал всю Волгу — от Астрахани до Твери. До поступления на завод Курбатова сильно голодал и дошел до того, что доставал обрезки колбасы и другие отбросы из помойной ямы, после чего решил работать на одном месте по возможности до смерти. Ни в каких тайных организациях, как он говорил, тоже решил не принимать участия...
Показал он мне двух братьев Бритовых. У обоих большие открытые лбы; Кислов о них отзывался, как о самых высококвалифицированных, интеллигентных и развитых рабочих. Показал также Гладкова... Это был высокий, с большими черными глазами и мускулистой шеей и руками рабочий. В этот день он работал по скреплению шпанкой нового кривошипа на новом валу. От сильного, красивого, равномерного удара молотом по головке шпанки вал гулко звенел на всю мастерскую, а шпанка уходила вглубь с математической точностью на одну восьмую дюйма. И так вся 12-дюймовая шпанка к вечеру ушла в кривошип.
Кислов же показал мне двух рабочих: токаря Роганова и слесаря Заломова.
Токарь Роганов, лет 20, среднего роста, с желтым испитым лицом и умными светло-карими глазами. Заводская эксплуатация в продолжение нескольких лет оставила на нем, казалось, на всю жизнь неизгладимый отпечаток. У Роганова был свой кружок товарищей, с которыми он распространял имевшуюся у них литературу на заводе.
Заломов, также лет 20, с прекрасными большими темно-карими глазами, горевшими огнем любви и мечтательности. Тяжелый труд уже согнул его молодую спину и сделал впалой его грудь. Заломова любили братской, нежной любовью все рабочие завода Курбатова за его природную нежность, отзывчивость и за то, что он тоже распространял хорошие книги и сгруппировал около себя кружок любознательных рабочих. Вот почему Кислов говорил о них шепотом и с таким уважением.
Я с Кисловым работал при сборке нового насоса системы Камерона, разумеется на поддержке и побегушках. Посылал он меня и в чертежную за чертежом насоса. Чертежники произвели на меня неважное впечатление. Они напоминали приказчиков галантерейной или мануфактурной лавки. Я ожидал встретить в чертежной цвет заводской интеллигенции, но оказалось, цветом Курбатовского завода были вышеотмеченные рабочие...
Кислов заявил мне, что сегодня придется остаться работать с ним в ночное. Я был противник ночных работ, но помнил, что еще слишком рано заявлять громко о своих принципах. Пришлось согласиться. Сейчас же я пошел в котельный цех и сообщил Василию Рогову о своей сверхурочной работе. Среди котельщиков я заметил много здоровых неглупых парней. В ночном работать было несравненно свободнее. Администрации не было, только табельщик отметил нас; Кислов совсем не был расположен работать, смотрел на свою работу как на увеличение заработка и предпочитал разговаривать со мной всю ночь. Он сообщил мне, что я очень удачно попал к нему в подручные, так как другие мастера любят издеваться над новичками. Так, например, посылают неопытного подручного к другим попросить «таску»; тот идет и просит: «Дайте мне таску». Тотчас его схватывают и под смех товарищей таскают за волосы. Или посылает мастер новичка закалить зубило. Тот кладет зубило в горн и вынимает лишь пустые клещи, так как зубило было оловянное и моментально расплавилось в горячих угольях. Все это делается под гомерический хохот рабочих.
В результате Кислов советовал проработать с ним целый месяц; в случае, если я ему не понадоблюсь, он пошлет меня к своему товарищу. Кроме того, он советовал мне не рубить металл в течение этого месяца, так как я могу окровянить свои руки, и мастер, сочтя за неопытного, может дать расчет. За месяц же во время ночных работ с ним, Кисловым, или его товарищем я научусь пилить и рубить металл.
Сверх ожидания ночная работа прошла легко и весело. Я успел обойти в эту ночь все цеха завода и приглядеться к разнообразию работы. Кислов был настолько любезен, что ходил вместе со мной и многое объяснял мне. Часов в пять утра мы, страшно утомленные, тут же на верстаках уснули до заводского гудка, возвещавшего утреннюю работу.
Новый день я проработал так же содержательно и весело.
Вечером, после окончания работы, Кислов скромно предложил мне «вспрыснуть» меня на новом поприще. Это значило, что мне предстоял расход на бутылку водки со скромной закуской. Насколько я уже знал Кислова, я понял, что в случае повторения этого я смогу скромно отказаться, на что он обижаться не будет. С еще более оживленным по этому случаю Кисловым мы отправились в ближайший трактирчик, где выпили и закусили черным хлебом с солеными огурцами. Кислов мне рассказал всю подноготную, всю оборотную сторону заводской жизни, о всех интригах, и я получил полное представление о заводской жизни...
В семью Роговых я пришел тихий, скромный и сейчас же лег спать. Однако утром, снова радостный и здоровый, шел с Роговым на работу. Выпивки не повторялись. Всю программу, намеченную мне Кисловым, я выполнил. Когда у него не оказалось работы, меня взял его товарищ. Наша работа с ним проходила уже не на заводе, а на знаменитом нижегородском староверческом кладбище Бугрова, где заводовладелица Курбатова ставила художественной работы чугунную часовню над могилой своего мужа. Староверческое кладбище Бугрова представляло обширный квартал, обнесенный каменной стеной с маленькими бойницами, тихий уголок, совершенно изолированный от шумного города. Н. А. Бугров имел в нем свои скиты, в которых жили староверческие начетчики из донских казаков и много красивых девушек с 12-летнего возраста...
В тиши кладбища, под ласковый шепот вишневых и яблоневых деревьев я научился за месяц под опытным руководством мастера пилить и рубить. Работа в прелестном уголке, где свистели соловьи и ласкали глаз цветущие деревья и цветы, являлась счастливым переходом от тяжелой, чисто заводской жизни.
Между прочим, и тут, в скитах, знакомясь с жизнью староверов разных оттенков и разных местностей России, я пытался узнать, что они собой представляют.
Правда, православную религию они ненавидели глубоко, точно так же царя православного, но, когда я заглядывал в глубину их души, оказывалось:
