древней традиции, восходящей к божественному откровению. Уже в данном явлении мы можем усмотреть культурные и литературные основания для более позднего феномена псевдоэпиграфии[29]. Равным образом, авторы библейских сочинений, подобно античным историкам, снабжали свои произведения прямой речью легендарных героев (праотца Иакова, Моисея) или приписывали им уже существующие материалы, ничуть не полагая, что прибегают к какому-либо искажению исторической реальности[30]. Этот подход в дальнейшем сохранился в раввинистическом иудаизме, согласно которому Моисею на Синае была передана не только письменная, но и устная Тора (Мишна, Пиркей Авот, гл. 1).
Исторический переход к атрибуции, приближающейся по характеру к псевдоэпиграфической, происходил постепенно. В 621 году до н.э. царь Иосия заявил о находке при ремонте в Храме «Книги Закона», которую исследователи почти единодушно отождествляют с книгой Второзакония. По мнению М. Смита в данном случае мы имеем дело с переходом от традиционного отношения к авторству к классической псевдоэпиграфии[31]. Авторы Второзакония, по-видимому, не имели намерения приписать это сочинение Моисею; равным образом, использование большого количества традиционного материала и религиозно-реформаторские идеи, двигавшие создателями этого произведения, позволяют говорить о том, что они рассматривали созданную ими «Книгу Закона» как подлинное отражение воли Господа. Тем не менее представление Второзакония как найденного в Храме древнего сочинения содержало в себе тот элемент обмана аудитории, который был характерен для всех авторов псевдоэпиграфических сочинений – стремления выдать свое собственное произведение за рукопись, унаследованную из глубокой древности.
В VI-V веках до н.э., в эпоху вавилонского плена и последующего восстановления еврейской общины в Иудее, мы сталкиваемся с новым явлением, опять-таки близким к более поздней псевдоэпиграфии, но не равнозначным ей. Современные книги пророков Исаии и Захарии представляют собой результат длительного роста традиции, в процессе которого более поздние пророки, принадлежавшие к группе, являющейся последователями и продолжателями более раннего пророка, дополняли своими оракулами восходящие к нему более ранние сочинения[32]. Подобный тип псевдоэпиграфии по своему характеру весьма близко стоит к псевдоэпиграфии Пятикнижия, в то же время имея важную отличительную особенность – гарантией пророческого вдохновения авторов новых предсказаний должен был служить авторитет пророка, стоящего у истоков школы, чей авторитет уже был признан традицией. Подобная традиция напоминает отношение к авторству, характерное, в частности, для ряда античных религиозно-мистических школ. Так, пифагорейцы традиционно приписывали свои сочинения Пифагору, последователи орфической религии – Орфею и т.д.
Радикально новым явлением стала псевдоэпиграфия, возникшая уже в эллинистическое время. В этот период (приблизительно с 200 года до н.э. до 200 года н.э.) создается большое количество псевдо-эпиграфических сочинений апокалиптического характера, первоначально в иудейской, а позднее и в христианской среде. Наиболее ранними из них стали Книга Стражей, Апокалипсис Недель и Книга Даниила; позднее был составлен еще целый ряд псевдоэпиграфических произведений – Апокалипсис Животных, Послание Еноха, Астрономическая книга Еноха, Книга Образов, Вознесение Моисея, Третья книга Эзры, Завещания двенадцати патриархов, книга Баруха и т.д. Примечательно, что все еврейские апокалипсисы имеют псевдоэпиграфический характер, что, конечно, не может быть случайным. К изложению причин данного явления мы и обратимся далее.
С одной стороны, псевдоэпиграфическая традиция в некотором смысле стала продолжением более ранней еврейской традиции псевдоэпиграфической атрибуции. Подобно тому, как составители Второзакония и Жреческого кодекса видели в себе продолжателей учения Моисея, а авторы поздних разделов книги Исаии – пророка Исаии, так авторы многих апокалиптических сочинений усматривали в себе только наследников и продолжателей учения того или иного древнего пророка и мудреца. Подобный подход представляется особенно уместным применительно к книге Даниила. Книга Даниила была приписана исторической личности, жившей в обозримом прошлом, повествования о которой, содержащиеся в первой части книги Даниила, воспринимались авторами апокалиптических видений как достоверные исторические сообщения. Вполне вероятно, что группа, к которой принадлежали авторы видений, действительно видела в себе непосредственных наследников и продолжателей пророка Даниила и его друзей (см. ниже). В этом отношении процесс роста книги Даниила может быть сопоставлен с расширением книги Исаии, когда к повествованию о жизни пророка Исаии и его предсказаниям, содержащимся в первой части книги, были добавлены предсказания более поздних пророков, принадлежавших к школе пророка Исаии.
Тем не менее процесс написания псевдоэпиграфических произведений все-таки не сравним с расширением содержания пророческих книг. Даже вторая часть книги Даниила содержит обширный повествовательный элемент, описывающий все обстоятельства получения пророком Даниилом тех или иных видений – не говоря уже о сочинениях, связанных с именами Еноха или Эзры, в которых приводятся пространные рассказы о том, каким образом они стали реципиентами божественных откровений. Что побуждало авторов еврейских апокалипсисов каждый раз придавать своему изложению подобный литературный и мистифицирующий читателя характер?
Ряд историко-культурных и психологических объяснений этого явления был предложен британским ученым Д.С. Расселом[33]. Во-первых, он обращается к предложенной в 1936 году Г. Робинсоном концепции «коллективной личности» (corporate personality), характерной для древнееврейского мышления и библейской литературы. По мнению Робинсона «вся группа, включая ее прошлых, настоящих и будущих членов, может функционировать как единство посредством любого из членов группы, воспринимаемого как ее представитель»[34]; кроме того, «существует возможность плавного перехода от одного ко многим и от многих к одному», и в некоторых случаях возникает даже «идентичность индивида с группой, к которой он принадлежит»[35]. По мнению Рассела, этот принцип применим и к псевдоэпиграфической апокалиптике: «Так, как все (в апокалиптической традиции) могут говорить за одного (древнего провидца, от имени которого они пишут), так один (апокалиптический писатель) может говорить за всех. В этом отношении апокалиптики в своих писаниях старались выразить то, что, по их мнению, человек, от имени которого они пишут, мог бы сказать, если бы жил в их время. Как представители традиции они являются представителями самого провидца и могут справедливо использовать его имя»[36].
Другой особенностью древнееврейского мышления, тесно связанной с понятием «коллективной личности», Рассел называет принцип идентичности подобных событий, происходивших в разные исторические эпохи. Так, вавилонский плен уподобляется египетскому рабству, а освобождение из него рисуется в качества повторения исхода из Египта. Подобная черта позволяла авторам апокалиптических произведений в некотором смысле отождествлять себя с мудрецами древности, оказывавшимися в схожих жизненных обстоятельствах. Зачастую в подобном принципе содержится ключ к атрибуции псевдоэпиграфических произведений: автор каждый раз выбирал в качестве получателя откровения наиболее подходящую для этого легендарную фигуру. Так, автор книги Даниила совершенно явно сделал Даниила получателем откровения о гонениях Антиоха и об осквернении Храма именно под влиянием известных ему арамейских историй о пророке и его друзьях, содержащихся в первой части книги. В них мы видим историю пророка, ставшего свидетелем разорения
