какие церемонии, чтобы уволить такую мелкую сошку. Но она удивила меня снова.
– Нет, это я им звонила. Марго ругалась ужасно, но я ей объяснила, что это по работе. Она правда не поняла, но адрес твой дала. Причём я же должна была помнить, ты же когда-то сам говорил, и я хотела записать…
– Ты звонила Марго?
Мне казалось, что сегодня меня уже трудно было удивить, но это случилось.
– Ты звонила Марго, чтобы что?
– Чтобы узнать в котором часу тебя будить. Вернее, не будить.
Я был готов заплакать. Мне было жалко мою несчастную начальницу, которая была готова к работе в нашей блядской конторе еще меньше меня, жалко бедную Аню – Асю, которая чудом избежала сегодня ночью смерти, а теперь с деланой деликатностью нарезала шаги от забора психушки до магазина, всем видом показывая, что не хочет мешать моему телефонному разговору, мне было жалко этот город, который стоит на другом таком же состоящем из тлена и пыли и понятия об этом не имеет, но больше всего мне было жалко себя. Кажется, я всё-таки заплакал.
– Алло! Алло! … Алло!
Видимо она не знала, что сказать и её заклинило с этим “Алло”. Да и что тут скажешь, если взрослый дядька начинает хрюкать и давиться соплями в трубку. У забора психбольницы замерла Аня-Ася и её и так большие глаза стали совсем огромными до неприличия. С другой стороны, моя сопливая физиономия была сегодня не самым удивительным событием для нее и то, что она сохранила способность удивляться, характеризовало ее с лучшей, наверное, стороны.
– Артём, я плохо слышу. У тебя все нормально?
Удивительный она всё же человек, моя начальница. Удивительный, потому что хороший, а в наше время – это удивительно. Или дело не во времени…
– Аня, все нормально. Просто чай пил и поперхнулся. Уже понимаешь собирался на работу и пил чай вот. Перед выходом уже пил, знаешь, на ходу. Ты что говорила, что мне не надо сегодня? – Я подумал, что трепать нервы бедной девочке было бы с моей стороны бессовестно и решил закончить разговор побыстрее – Мне не надо, потому что?
– Никому не надо! – как-то испуганно закончила за меня она.
– В смысле никому?
Это меня несколько обескуражило, и я громко зашмыгал носом в трубку.
– Чего всех что ли? – закончил я, как-то глупо.
– Ну да всех!
То что решили уволить всех сразу, меня конечно немного примиряло с ситуацией – когда сразу всех, то не так обидно – но при этом заставляло сомневаться а действительно ли я вернулся сегодня из под подкладки или мне это снится. Или может этот мир такой же ненастоящий и бессмысленный, как и тот, что под ним.
– За что? – вымучил я наконец свою нехитрую мысль.
– Так ведь вирус же.
Она говорила это виновато, как будто эпидемия, переходящая в пандемию, было дело ее рук. А я вспомнил, что уже несколько недель в сети обсуждают какой-то грипп в очередной раз, пришедший к нам со стороны Китая и что в некоторых европейских странах уже объявлен карантин.
– Нас закрывают из-за этого?
– Нет! Ну, что ты?! Кто же нас закроет? Они даже если бы хотели не имеют права. Мы приостанавливаем работу и как бы уходим в оплачиваемый отпуск. Слышишь: оплачиваемый! Самсон сказал, что зарплату сократят на двадцать пять процентов, но я буду настаивать, чтобы нашему отделу за этот месяц выплатили полностью, а там посмотрим.
Она говорила о нашем отделе так, как будто он не состоял из двух всего человек. Причем когда она станет говорить с директором, которого у нас называли Самсоном ( не за силу или героизм, а потому что он носил парик и это делало его похожим на фигуру из фонтана в Петергофе, правда похожим только прической), то станет просить у директора зарплату только на сотрудников отдела. То бишь только для меня.
– Так что я, конечно, потребую! – добавила она ещё раз.
Мне стало на душе невероятно хорошо. И хорошо стало не потому, что меня не уволили, а даже вроде как отправили в отпуск за счет конторы, но главное из-за моей начальницы: такой нелепой и такой удивительно хорошей.
– Спасибо тебе, Анечка! – сказал я невероятно пафосно. И она, кажется, испугалась.
– Артём, у тебя все хорошо?
– Да, Анечка, все хорошо.
– Ты не волнуйся насчет зарплаты! Я непременно буду настаивать, чтобы всё…
– Конечно не волнуюсь, Анечка! Спасибо.
Я сам нажал отбой, потому что продолжать разговор было уже бессмысленно – мы бы по сто раз повторяли бы одно и то же.
– Анечка? – Аня – Ася смотрела на меня гневно прищурюсь. – ненавижу это имя.
“Странная она, всё-таки.” – подумалось мне. А еще подумалось про то что теперь мне совершенно некуда торопиться, что я могу спокойно пройтись по району своего детства, найти круглосуточный магазин и купить молока да булку с повидлом.
– Молока хочу. – бросил я Ане – Асе и с трудом оторвался от бетонной тумбы, на которой сидел.
– Сейчас надою, – она стала изображать, что сцеживает молоко у себя из груди.
– Тьфу гадость.
Это я без злости сказал, на ходу, но она, кажется, покраснела. Покраснела, но промолчала и шла рядом со мной сердито посвистывая носом.
Надо было как-то начать разговор. Надо было рассказать ей, что с ней произошло сегодня ночью, чем ей это грозит и вообще. И вообще мы с ней теперь друзья по несчастью. По такому несчастью, про которое и не расскажешь никому – не поверят. Но я не хотел её в товарищи. Не потому, что она маленькая девочка и помощи от неё ждать не стоит, да и неблагородно это как-то – рассчитывать на маленьких девочек и принимать от них помощь. А потому что не был уверен, что сам смогу ей помочь, когда понадобиться. Подлая это была, конечно, позиция, но я бы предпочел, чтобы мы поговорили о кино или книгах, съели бы по булке и никогда бы больше не возвращались бы в мир который состоит из пыли и по которому ходят мёртвые. А если уж у меня появиться напарник, то пусть это будет кто-то вроде Ван Хельсинга или Бэтмена. Пусть он поступит, как положено крутому герою, а я буду таскать за ним пулемёт и клюшки для гольфа – мне не зазорно. Я героем быть не хочу, я молока хочу и булку с повидлом.
– Я родакам сказала, что к Алёнке ушла ночевать, а она дура, меня сдала с потрохами.
