Хотелось кричать, швырять в него подушки и вазочки, разбить об его башку эту чертову бутылку. Но если бы я осмелилась ударить его, Ральф увернулся бы и дал сдачи. Я сама видела, что Фил сделал с Джессикой. Ральф был куда злее и безудержнее Филиппа.
А я – еще слабее и беззащитнее Джесс.
Вчера Ральф сказал мне правду: для мужчины дети лишь тогда его дети, пока он любит их мать. Мой папочка был мне давно не папочка. Он бросил меня и все те слова, что он говорил – давно уже унес ветер.
Унес и развеял как пепел Греты над серой морской волной.
И все-таки, Ральф кое-что забыл. Он был моим отцом в большей степени, чем тот другой, в Риме. Ведь это Ральф меня вырастил. Ведь это Ральф меня воспитал.
– Запомни этот миг. Хорошо запомни, – сказала я про себя. – Очень скоро ты его проклянешь!
Бескрылые серафимы.
Я пропускаю завтрак, обед и ужин.
Лежу в постели до вечера, меня никто не зовет. Они пока не знают, что я не ем просто для отвода глаз. Ванная у меня прямо в комнате и на их месте, я бы тоже особо не волновалась.
А я не пью, собрав в кулак всю выдержку и всю силу воли.
Я где-то читала, что без воды человек способен прожить неделю. По крайней мере, человек нормальной комплекции. Я – тоньше. Значит, разделим напополам.
К вечеру тело начинает наполняться какой-то легкостью. Чувство голода притупляется. Чувство жажды – нет. Собрав в кулак силу воли, я размышляю о всяких разных святых, которые постились в пустыне. Есть меня больше не зовут. Но Ральф заходит – проверить вены.
Я притворяюсь спящей.
Ночь проходит в плотной густой дремоте. Я устала и вымоталась, но спать толком не могу. К завтраку меня не зовут, но Ральф кому-то звонит. Наверное, своей Бегемотихе. Спросить профессиональное мнение.
Мне даже ржать хочется. Что Стелла знает о голодовке?! Сейчас она ему насоветует. Со своей колокольни, где двести пять тайников с едой и триста – с легкими перекусами. С ее-то «мое тело не эталон»! Готова спорить, она ни разу, ни одной диеты не продержала. Срывалась. И свято верит, что выдержать – невозможно. Верит, что срываются все.
Она убедит его, – как пить дать. Ральф-то мускулистый и жрет, наверное, как Филипп. По часам и лотками. Ральф тоже, ни разу в жизни не голодал.
Так и выходит, – поговорив, Ральф с тетушкой уезжают. Оба. По ходу я ментально приближаюсь к отшельникам: уже ясновидящей стала и это всего-то лишь второй день. Видимо, Стелла посоветовала им трюк. Уйти, чтобы я тайком от них что-то съела. Я иду вниз. Проверить свои догадки.
Все так и есть: на кухне куча еды, которую можно взять незаметно.
Можно, но я ведь не ради принципа. Смеха ради, слегка все разворошив и сунув в ведро пару копченых колбасок и шоколадку, я возвращаюсь в постель. Продолжить пост и размышления о том, что дух намного сильнее плоти. Плоть молчит, дыхание пахнет гнилыми яблоками и ацетоном. Ральф не приходит. Пересчитал шоколадки с колбасками, убедился, что плоть слаба и рапортовал Стелле.
Та, видно, посоветовала ему лишить меня своего внимания.
Умничка, Ральф! Слушай своего терапевта.
Я посмеялась бы, но я не могу. Глаза болят, губы потрескались, пальцы на руках, кажется, покрыты папиросной бумагой. Если бы Ральф зашел, он бы это тоже заметил. Но Ральф не зашел и тете тоже зайти не дал.
Вторая ночь проходит в тягучем полусонном бреду. Похоже, скоро я впаду в кому.
Еще одна ночь, и день, еще одна ночь.
Утром все повторяется с самого начала. Никакого внимания. Оба уходят, нарочито громко захлопнув дверь. По-хорошему надо пойти и пошерудить еду, но у меня уже нет сил спускаться. Я, то проваливаюсь в тяжелый, как кома сон, то в тягучий сон, настоящий.
К вечеру, – или это раннее утро, – мне начинает сниться Небесный Свет и слышаться голоса Серафимов.
– Вы что с ума сошли?! – шипит Серафим. – У нее обезвоживание!
Меня перекладывают на носилки и несут вниз.
И в глубине себя, я смеюсь до колик: съел, урод? И кто теперь в чьей власти?! Снаружи я не могу даже пошевелить губами.
В больнице меня тут же кладут под капельницу.
Сознание возвращается, но я все равно притворяюсь, что не в себе. Пусть Ральф придет сюда и расскажет докторам, что случилось. Что он просто-напросто не давал мне пить. Расскажет им о вреде алкоголизма и том, как отучил мою мать нюхать кокаин.
Уверена, его методику немедленно возьмут на заметку… в комитете по делам несовершеннолетних. Но Ральф не приходит. За мной присматривает дежурная сестра. Здоровая и крепкая тетка. Как в психиатрии.
И я не совсем уверена, что я не в психиатрии.
Мне скучно. Лежать и пялиться в потолок – вообще невесело. А тут еще приходится все в себе держать. Половина врачей и медсестер не говорят по-немецки, а те которые говорят, говорят на жутком нижнефранконском диалекте, который я едва помню.
Ни книжек, ни телефона, ни телевизора.
Только потолок и жирные мухи лениво ползают по подносам с едой. Их приносят и расставляют у меня перед носом. И не уносят, пока еда не начинает привлекать мух.
Приходит мой психиатр. Так, по крайней мере, говорит медсестра. Я продолжаю пялиться в потолок. Теперь я все понимаю: Ральф все-таки меня обошел. Один только срыв, и я ложусь в семейное пристанище – психбольницу.
Будь у меня доказательства, что эта сука – его любовница, я не лежала бы так. Но доказательств нет. Интуиция в психиатрии называется по-другому, – галлюцинация. Если они решат, что я не в себе и накачают лекарствами, на мне можно будет сразу поставить крест.
Ральф мой опекун, я пыталась убить себя. Стелла еще припомнит, как я посоветовала ей всхуднуть! Лишь боги знают, когда вернется Лизель… Зачем, о господи, я разбила мобильный? Зачем?! Филипп все равно бы не позвонил, а теперь никто не позвонит.
Совсем никто…
Слезы начинают стекать мне в уши. Это щекотно, но совсем не смешно.
Стелла садится рядом и берет меня за руку.
– Виви, это бессмысленно. Твои мышцы от голодания атрофируются. Грудь усохнет и может провиснуть. Сильно и навсегда. У тебя выпадут твои красивые волосы… И в конце концов, тебе придется вернуться к нормальной жизни. Вот только уже совсем некрасивой. И мальчики тебя больше не захотят. Не только Филипп. Вообще, мальчики… Я обещаю, если ты начнешь есть, я объясню это Ральфу.
От облегчения я буквально лопаюсь, как воздушный шарик. Они не сговаривались. Ральф Стеллу не присылал. Ральф ей, скорее всего, устроил выволочку за «ценные» советы. Возможно, бросил: слишком ровно и спокойно она сидит. И Стелла пришла сама. Пытаться себя реабилитировать.
– Стеллз, – говорю я, подражая ее интонациям. – Возможно, мое тело уже не будет отвечать эталонам, но это нормально. Я стану принимать свое тело, таким, как есть. А что до мальчиков, я не люблю детей.
