– О, наш старик, директор порта, – хитрая бестия, – ответил Олленборг на вопрос Мока, не помешает ли забастовка спуску судна на воду. – Для него главное – продать корабль, а забастовка ему не так уж и страшна. Разве вы, герр полицмейстер, не слышали о страховании на случай забастовок?
Мок с удивлением глядел на увитые плющом и увенчанные нереволюционным плакатом «Добро пожаловать» ворота бокового въезда, который охраняло несколько солдат Добровольческого корпуса.
– А скажи-ка, мил человек, кто же будет спускать судно на воду, если все бастуют?
– Какое там все, – беззубо усмехнулся старый матрос. – У старика директора большие связи. И среди забастовщиков, и среди штрейкбрехеров. У него есть верное средство убеждения…
Они въехали на площадку, на которой подковой стояли столы, уставленные бутылками и заваленные грудами жареной птицы и кольцами колбас. За одним из столов восседал священник с кропильницей, рядом с ним скромно жались служащие порта. Здесь же непринужденно расположились деловые люди в черных костюмах и цилиндрах – их переполняла гордость. А вот сопровождавшим их дамам явно не терпелось отдать наконец должное яствам и напиткам. Пока все чего-то ждали. Только продавец мороженого и лимонада был при деле. К его импровизированному прилавку под зонтиком уже выстроилась длинная очередь скучающих гостей. Смолор, Мок и Олленборг вылезли из пролетки и смешались с толпой на набережной. Людей набралось изрядно, и все глазели на пришвартованный к берегу маленький пассажирский корабль, над которым развевался данцигский флаг с двумя крестами и короной. Олленборг сразу же затеял разговор с каким-то своим давним знакомцем, называя его Клаус. Мок и Смолор навострили уши. Очень скоро выяснилось, что директора порта Вошедта и его супруги, которая должна стать крестной матерью судна, еще нет, их-то все и ждут.
– Наверное, перед спуском судна старик спускает еще кое-что. В супругу, – потешался Клаус, открывая гниловатыми зубами бутылку пива. На этикетке виднелась печать местной харчевни Ничке. При виде пенистого напитка Моку захотелось пить и писать одновременно. – Или в какую-нибудь девушку. Это старинный обычай. Покупатель даже может потребовать его обязательного выполнения. Похожий обычай есть при продаже экипажа. Перед сделкой продавец обязан загрузить его тем, что будет возить покупатель. На счастье…
– Ты прав. – У Олленборга зубов и вовсе не было. – Спустить надо обязательно. Это как бордель благословить. Судно-то как раз и будет плавучим борделем…
– Ты что порешь, старик? – с сильным австрийским акцентом спросил у Олленборга какой-то матрос. – На судне будет публичный дом? И я, Хорст Шерелик, моряк с прославленного корабля «Бреслау», буду служить в борделе? А ну-ка повтори.
– Что ты, что ты, он просто оговорился. Вместо «брандер»[7]сказал «бордель». Он хотел сказать, что судно будет счастливо плавать, а не лежать на дне, как брандер, – успокаивал Клаус моряка. – А ты, Олленборг, – эти слова Клаус прошептал приятелю на ухо, – лучше помалкивай. А то как раз получишь перо под ребро.
Мок перевел взгляд на громадную бутылку шампанского в руках у маленького мальчика в матросском костюмчике. Интересно, а шампанское теплое? У Мока засосало под ложечкой и запершило в горле. Повернувшись, он поманил пальцем Смолора и Олленборга.
– У меня к вам просьба, Смолор, – зашептал Мок. – Найдите директора порта и отведите к нашему экипажу. Незаметно. Там я его допрошу. А с вами, Олленборг, я прямо здесь поговорю.
Смолор, продираясь сквозь толпу, отправился на поиски. Мок отошел в сторону, присел на старый ящик из-под лимонов, достал из кармана портсигар и предложил сигарету Олленборгу. Тот поблагодарил и примостился рядом на корточках. Над набережной поплыли звуки марша «На всех парусах». Вскоре показался и сам оркестр. При виде музыкантов матросы закричали «Ура!» и стали бросать в воздух фуражки. Священник поднялся с места, деловые люди завертелись в поисках распорядителя, а глаза у дам так и забегали: кто первый осмелится приняться за трапезу без приглашения?
– Послушайте-ка, матрос, – сказал Мок. – Как только появится директор Вошедт, покажите его мне.
– Слушаюсь, герр полицмейстер, – ответил Олленборг.
– Еще вот что. – Мок знал, что вопрос следует сформулировать умело. Но думать не хотелось. Только пить. – Может, вы слышали что-нибудь о четырех молодых мужчинах двадцати – двадцати пяти лет? Красивые бородатые матросы. Может, они пытались здесь наняться на работу? Может, вертелись в порту? На них было кожаное исподнее. Вот их посмертные фотографии.
– Я никому в штаны не заглядываю, герр полицмейстер, – обиженно произнес Олленборг, внимательно изучая снимки. – Ведать не ведаю, какие на ком кальсоны. Так, вы думаете, это были матросы?
– Кто здесь задает вопросы? – Мок повысил голос, чем вызвал интерес у проходящей мимо блондинки в голубом платье.
– Не видел, не слышал, – улыбнулся Олленборг. – Если позволите, герр полицмейстер, я дам вам совет. Barba non facit philosophum.[8]Что вы на меня так смотрите? Удивляетесь, что я знаю латынь? Когда-то я плавал в Африку и во время рейсов зачитывался «Крылатыми выражениями» Бахмана. Почти всю книжку наизусть выучил.
Говорить Моку не хотелось. Сегодня он с трудом подбирал слова. В молчании Мок смотрел вслед блондинке в длинном голубом платье и вуали. Она двинулась было в сторону стола, но вдруг повернулась, подошла к продавцу мороженого и лимонада и улыбнулась ему. Ее длинная точеная шея, спрятанная под высоким кружевным воротничком, на мгновение приоткрылась. На шее явственно проступали темные наросты, напоминающие чешую. Продавец налил блондинке лимонада без очереди. «Где я видел эту девушку с покрытой коростой шеей? – спросил себя Мок и тут же ответил: – Верно, в каком-нибудь борделе». Не в первый уже раз в своей скучной жизни, которая, казалось, вся состояла из регистрации проституток, пьянок и отчаянных попыток сохранить уважение к отцу, Мок осознал, что в каждой женщине видит шлюху. Но не это его испугало. Для Эберхарда Мока давно стали привычкой невеселые мысли и показной цинизм, он хорошо знал своих демонов. Но допустим, он женится и однажды его преданная доселе жена вернется домой поздно. В дыхании ее запах алкоголя, в глазах фальшь, тело сыто и довольно, на груди следы страстных укусов. Что тогда будет с ним? Что учинит гроза равнодушных проституток и венеричных альфонсов? Насколько было бы лучше, если бы весь женский род состоял из явных шлюх! Все было бы ясно, никаких неприятных сюрпризов.
Мрачные мысли Эберхарда прервал вахмистр Смолор.
– Директор порта был у себя в конторе. – Смолор старался перекричать оркестр, который теперь играл марш времен колонизации Восточной Африки.
– И что, он вместе с женой занимался спуском? – Олленборг выплюнул окурок.
