— Слишком поздно? — спросила Гризельда, сама разведенная.
— Я не могу разрушить семью. Это негативно скажется на детях.
— Ты повторяешь слова наших клиенток. Он ее чуть ли не до смерти забивает, она знает, что так и будет продолжаться, но не может разрушить семью.
Зазвонил телефон, и Гризельда сняла трубку.
— Кризисный центр «Убежище». Чем я вам могу помочь? — произнесла она как можно более спокойно, сердечно и ободряюще.
На том конце провода молчали. Такое часто бывает. Женщина теряется, не может подобрать слов или, самое худшее, в комнату вдруг зашел муж.
Гризельда подождала и повторила вопрос «Чем вам помочь?», затем сказала:
— Мы хотим помочь вам. Расскажите, что у вас стряслось? Все сказанное останется между нами.
Через десять минут настойчивого выпытывания она с сожалением повесила трубку.
— Она дышала в трубку, — пояснила Гризельда, — и вздыхала. Но, даст бог, она перезвонит. Тогда, может, ты снимешь трубку.
— До звонка ты говорила о том, — произнесла Сильвия, — что муж до полусмерти избивает жену, а она не хочет разрушить семью. Так вот, за всю нашу совместную жизнь Нил меня пальцем не тронул. И еще знаешь, когда я стала работать здесь и выслушивать истории стольких женщин, узнавать, через что они прошли, мне стало лучше. В смысле, что мой брак предстал в лучшем свете.
— Серьезно?
— Однажды я вернулась с дежурства, как всегда за полночь, легла рядом с ним — да-да, мы спим в одной кровати… странно звучит, да? — и увидела, как он мирно спит, словно ребенок… и я подумала «Ты всегда был ко мне добр, нежен, терпелив, а я этого не ценила». И тогда… я обняла его и прижала к себе. Я этого уже целую вечность не делала.
— Ну-ну, — сказала Гризельда, — не плачь. Не надо. Хотя, может, и надо, если тебе так легче.
Она обняла Сильвию, и через секунду снова зазвонил телефон.
В Помфрете у дизайнера по тканям украли всю ее коллекцию стеганых пальто, жилетов, покрывал и накидок, батиковых гардин, скатертей и салфеток. Коллекция хранилась в подвальном помещении, два года тому назад переделанном под мастерскую. На подвальном окне решетка, дверь в мастерскую заперта на два замка и задвижку, только окно в уборную размером с буфет, где стоял один унитаз и крохотная раковина, открыто. Проникнуть через это отверстие мог лишь худой и гибкий человек, который, очевидно, и всю добычу вынес тем же путем.
— Или изнутри снял задвижку, открыл замки, — предположил Бёрден, — вынес добро, вернулся, чтобы запереть дверь, и вылез через разбитое окно.
— Я бы так не смог, — произнес Вексфорд печально. — Даже будь оно вдвое шире, и то не смог бы. — Он придирчиво осмотрел Бёрдена, который в новом темно-сером костюме выглядел подчеркнуто стройно. — И должен сказать, Майк, ты тоже не смог бы. Ребенка туда, что ли, запустили? Как Оливера Твиста.
— Бог его знает. Кроме отпечатков пальцев хозяйки и парня, который с ней живет, других не нашли. Украденные вещи она оценивает в пятьдесят тысяч фунтов.
— В самом деле? Я думал, эти люди искусства в очереди за бесплатной едой стоят. Знаешь ведь, как они говорят, что мытьем полов заработали бы больше, чем своими рукоделиями, керамикой, батиком и прочим.
— Это она так оценивает свою коллекцию. А сможет ли продать ее по этой цене — вопрос другой. Да, пока не забыл, недавно звонила еще одна мать, у которой дочь пропала.
— И что же ты молчал? — воскликнул Вексфорд, ударив кулаком по столу.
Бёрден не ответил. Всегда внимательный к своему внешнему виду, он поправил галстук — тоже темно-серый, но с мелким бордовым и бледно-голубым рисунком — и осмотрелся в поисках зеркала. В кабинете Вексфорда прежде висело маленькое зеркало между дверью и шкафом для документов.
— Его нет, — раздраженно произнес Вексфорд. — Не люблю зеркала или, как их называл мой старомодный отец, «зерцала». Мне хватает одного, чтобы утром побриться. Я не манекенщик.
— Воистину, — ответил Бёрден, изучая свое отражение в стекле, закрывающем репродукцию картины Шагала. — Не пойму, что не так с этим галстуком, вечно он сползает набок.
— Да сними ты его, бога ради. Или носи только два галстука. Я вот, например, в понедельник, среду и пятницу ношу синий, а во вторник и четверг — красный, на следующей неделе наоборот. Теперь ты, наконец, расскажешь о пропавшей девочке?
Бёрден сел за стол напротив Вексфорда.
— Да сказать-то пока нечего, Рег. Ты знаешь, что в нашей стране около сорока тысяч пропавших подростков? Наверняка знаешь. А этой девушке восемнадцать, она не ребенок. Я думаю, что никуда она не пропала. И с ней наверняка повторится то же, что и с Лиззи Кромвель.
— Что именно?
— Уехала с парнем, отправилась к друзьям, загуляла или что-то в этом духе.
— Что значит «загуляла»?
— Она студентка, на выходные приехала домой, в субботу вечером пошла прогуляться, и с тех пор ее не видели.
— В прежние времена, — произнес Вексфорд, — студентов не отпускали домой на выходные. Жаль, что традиция поменялась. Полагаю, ее мать знает, что она не вернулась в свой колледж. Они не ссорились накануне?
— Мать утверждает, что нет. И девушка сейчас точно не в колледже. Барри уже связался с комендантом ее общежития.
— Ее имя и адрес?
— Рэчел Холмс, живет в Стовертоне на Овал-роуд. Ее мать, миссис Розмари Холмс, разведена, живет одна. Работает секретарем в частной клинике доктора Аканда.
Отвернувшись от своего отражения, расплывчатого лица на фоне репродукции Шагаловских «летающих любовников», Бёрден стал рассказывать, как было дело. Рэчел ушла из дома в субботу примерно в восемь вечера и отправилась в паб, где собиралась посидеть с друзьями. В какой именно паб, мать не знает, и не знает, куда Рэчел могла пойти после — в клуб или в гости. Так что она ждала ее не раньше двух или трех ночи.
«Когда она была помладше, — рассказывала миссис Холмс детективу-сержанту Барри Вайну, — я заставляла ее брать мобильник, чтобы она всегда могла позвонить и сказать, где находится. Но от восемнадцатилетней девушки не станешь этого требовать, верно? Она ведь уже студентка. Я никогда не спрашивала, чем она тут занимается на выходных. Вы считаете, это неправильно? Я не знаю, в котором часу она возвращается домой после ночных гуляний. Но мне казалось, что незачем беспокоиться, раз она дома. Хотя, конечно, я все равно беспокоилась. Дожидаясь ее в ту субботу, я глаз не сомкнула».
— Так, значит, она сегодня нам позвонила? — уточнил Вексфорд.
— И позвонила, и принесла заявление об исчезновении дочери.
— Почему же она так долго ждала?
— Не знаю. Вайн со слов матери понял, что ее дочь — строптивая девица, которая закатила бы сцену, если бы мать сразу заявила о пропаже, когда она просто отправилась куда-то по своим делам.
