Бард, устроившись в тени, слушал. Арфу он не принес. Малый Йоль и святочные обряды принадлежали ему, а вот Великий Йоль он любезно уступил брату Айдену. Джек надивиться не мог, как сдружились эти двое. Монахи в большинстве своем осуждали и порицали древние обычаи, но брат Айден был не из таких.
Когда, после гибели Святого острова, брат Айден доковылял до деревни, он себя не помнил от горя. В ту пору Барда тоже почитали сумасшедшим; на самом же деле дух старика путешествовал в обличье птицы. Когда Бард вновь воссоединился со своим телом, он принял монаха к себе.
«Это самое меньшее, что я могу сделать, после того как доставил всем столько хлопот», — объяснял он.
Джек подобного великодушия не разделял, потому что кому, как не ему, поручили заботиться о брате Айдене. Ему полагалось приглядывать за тем, чтобы монах был накормлен и время от времени выходил из дома поразмяться. Джек прогуливался с ним по взморью и вынужден был слушать его вечное нытье. Ну да, товарищей брата Айдена постигла страшная участь, однако ж никто из скандинавов не унизил бы себя бесконечными жалобами на судьбу.
Каждую ночь Бард играл на арфе, Джек пел, а брат Айден с остекленевшим взглядом сидел у очага.
«Музыка несет в себе исцеление, — объяснял старик. — Тебе кажется, будто Айден не вслушивается, но это не так. Дух его заперт, словно в ловушке, в объятой пламенем библиотеке Святого острова. Мы поможем ему спастись».
Постепенно кошмары оставили монашка, и тот снова обрел способность самостоятельно о себе заботиться. Селяне построили ему небольшую хижину в форме улья, и он переселился туда.
Брат Айден был трогательно благодарен Барду и никогда ни словом не порицал проклятых язычников.
Пир в честь Великого Йоля постепенно сходил на нет. Жены паковали с собой остатки еды и расталкивали блаженно задремавших мужей. Кузнеца понесли домой рабы; кое-кого из фермеров пришлось бесцеремонно вытолкнуть за порог. Наконец зал опустел.
— Не пора ли нам? — спросила мать.
Она уже закутала Люси в шерстяной плащ.
— Еще нет, — возразил отец. — У меня тут одно дельце есть. Подождем, пока Бард не уйдет.
Бард тотчас насторожился, и от внимания Джека это не укрылось. Впрочем, у старика всегда ушки на макушке.
— Разговор, чего доброго, затянется, — объяснил отец. — Не хочу тебя задерживать: ты небось не чаешь поскорее до постели дойти.
— Я совершенно не тороплюсь, — заверил Бард.
— Да дело-то скучное…
— Я — не заскучаю, — сердечно откликнулся старик.
Отец нахмурился, но тут же деловито обернулся к вождю.
— Я насчет Пеги.
— Девчонка никак что-то натворила? — полюбопытствовал вождь, откидываясь на скамье назад и вытягивая ноги.
— Нет-нет, я о другом. А скажи, как там у нее со здоровьем?
Странный вопрос, удивился Джек.
— Да как у всех детей. Ну, простужается иногда, бывает.
— Работница хорошая?
— А! — Вождь внезапно оживился: сонливости как не бывало. — Работница отменная, таких еще поискать! От горшка два вершка, а вкалывает — просто диву даешься!
— Джайлз, ты чего такое задумал? — встрепенулся Бард.
Люси — сна ни в одном глазу! — нетерпеливо подталкивала отца.
— Это дела хозяйственные, — отмахнулся отец.
— К тебе каждый день мальчишки приходят помогать, — напомнил Бард. — Чего еще тебе понадобилось?
— Да вот надумал прикупить несколько коров, чтоб масло да сыр делать.
Об этих планах Джек слышал впервые. У отца и так хлопот полон рот, дополнительной работы он уже не потянет, даже с помощью деревенских ребят. Такую договоренность придумал Бард, чтобы освободить Джека и заполучить его в ученики. Отец держал кур, голубей, гусей, тридцать овец, а мать хозяйничала на пасеке и в огороде, где росли целебные травы. Летом сажали овес, бобы и репу. Куда тут еще и коровы-то?
— Пега — очень ценная рабыня, — изрек вождь.
— Пега — та еще уродина, да и ростом не вышла. Удивляюсь, как это в ее руках молоко не скисает.
— А вот и не скисает — напротив, превращается в отменные желтые сыры, — ухмыльнулся вождь.
Они еще и торгуются, как будто речь идет об овце!.. Джек был в таком возмущении, что даже язык прикусил, опасаясь наговорить лишнего. Мальчуган поднял взгляд: Бард пристально наблюдал за ним.
— И на вид — сущий заморыш. Будь я коровой, я б пинком выкинул ее из стойла, — хмыкнул Джайлз Хромоног.
— Она их одним взглядом унимает, так же как и пастушьих собак, — отвечал вождь.
— Джайлз, у нас нет места для коров, — напомнила мать.
Значит, мама об этой затее тоже ничего не знает, понял Джек.
— Молчи, — отмахнулся отец. — Даю тебе за девчонку пять серебряных пенни.
— Пять! — вознегодовал вождь. — Да умелые руки Пеги стоят по меньшей мере пятьдесят.
— Пятьдесят — за хворую малявку? Скажешь тоже!
— А ты рожу ее видел? Она же вся в оспинах! Ей теперь великий недуг не страшен. Давай я ее позову — своими глазами убедишься!
— Отец… — робко произнес Джек.
— Молчи. У доильщиц обычно с легкими неладно. Однако, поскольку мы с тобой друзья, я дам тебе десять пенни, — предложил Джайлз Хромоног.
— Отец, покупать рабов — дурно, — проговорил Джек.
В зале повисла гробовая тишина. Все глаза обратились на мальчика.
— Прошу прощения?… — холодно процедил отец.
— Он сказал: «покупать рабов — дурно», — повторила мать.
Джайлз Хромоног вскочил на ноги.
— Как ты смеешь мне прекословить?
— Ну, тихо, тихо, — поспешно вмешался вождь. — Тут у нас есть человек знающий, он нам сейчас все доподлинно обскажет, что хорошо, а что дурно. Брат Айден, ты как считаешь?
«Он же столуется в доме вождя, — подумал Джек. — Он не посмеет перечить хозяину».
Сердце мальчика неистово колотилось в груди, лицо горело. Никогда еще он не бросал вызов отцу открыто, да еще при людях. Джеку отчаянно не хотелось этого делать. Но мальчуган знал, как это ужасно: быть проданным за деньги будто кухонный горшок, чтобы тебя со временем выкинули за ненужностью.
— Рабство — зло, — произнес брат Айден мягко. — Законом рабство не запрещается, как ты сам знаешь, но ты спросил меня, что хорошо, а что дурно. Моих собратьев со Святого острова, тех, что не изрубили на куски, продали в неволю. Да твоих же собственных детей, Джайлз, забрали в рабство, и вернулись они к тебе лишь чудом. И как после этого ты хочешь владеть другим человеком?
Потрескивал огонь в очаге, ветер трепал соломенную кровлю. Отец пристыженно потупился.
