Когда Лукеди ушел, Тарзан улегся на полу и попытался заснуть. Поначалу ему мешали посторонние звуки, но наконец он погрузился в забытье. Когда он проснулся, то не смог определить, сколько времени прошло. Выросший бок о бок с животными, он обладал способностью моментально просыпаться. И сейчас, открыв глаза, он мгновенно понял, что разбудивший его шум шел от животного, пытавшегося проникнуть в шалаш через крышу.
Едкий дым от костра, на котором готовилась пища для деревни, наполнил воздух до такой степени, что Тарзан не смог уловить запаха находящегося на крыше существа.
Но почему животное стремилось попасть в шалаш? Тарзан остался лежать на земле, пристально глядя на крышу сквозь темноту и пытаясь найти ответ на свой вопрос. Немного позже прямо над головой он увидел проблеск луны. Кто бы ни находился наверху, он все же сделал отверстие, которое становилось шире и шире по мере того, как животное выдергивало солому из кровли. Отверстие оказалось рядом со стеной, в широком промежутке между двумя жердями, и Тарзан гадал, делалось ли это с умыслом или нет.
В образовавшемся проеме на фоне слабого лунного света мелькнул силуэт, и лицо человека-обезьяны расплылось в широкой улыбке. Он видел, как ловкие маленькие пальцы трудятся над колышками, крепившимися к жердям для поддержания соломенной крыши. Как только часть из них была устранена, в отверстие просунулось маленькое мохнатое тельце, пролезло, извиваясь, внутрь и упало на пол рядом с Тарзаном.
— Как ты отыскал меня, Нкима? — шепотом спросил Тарзан.
— Нкима шел за тобой, — объяснил зверек, — и просидел целый день на дереве высоко над деревней, изучая местность и ожидая прихода темноты. Почему ты здесь, Тарзан из племени обезьян? Почему не идешь с маленьким Нкимой?
— Меня приковали цепью, — ответил Тарзан. — Не могу освободиться.
— Нкима сходит за Мувиро и его воинами, — сказал зверек.
Разумеется, Нкима не употребил буквально эти слова, но сказанное им на языке обезьян имело для Тарзана именно это значение. Черные обезьяны с длинными острыми палками — так он называл воинов вазири, а для Мувиро у него было совсем другое, придуманное им самим имя, но Тарзан и Нкима прекрасно понимали друг друга.
— Нет, — возразил Тарзан. — Мувиро не поспеет вовремя. Возвращайся в лес, Нкима, и дожидайся меня там. Может, я приду совсем скоро.
Нкима заворчал, уходить ему не хотелось. Он боялся оставаться в одиночестве в незнакомом лесу. Ведь жизнь Нкимы представляла собой длинную вереницу страхов, от которых он избавлялся лишь тогда, когда сворачивался клубочком на руках своего хозяина.
Заслышав голоса, доносившиеся из шалаша, один из караульных осторожно заглянул внутрь.
— Вот что ты натворил, — пожурил Нкиму Тарзан. — Послушайся Тарзана и ступай в лес, пока тебя не поймали и не съели.
— С кем это ты разговариваешь? — спросил охранник.
Он услышал быстрые, семенящие шажки в темноте, в тот же миг заметил дыру в крыше, и увидел, как в нее вылезло что-то черное.
— Это был дух твоего предка, — ответил Тарзан. — Он приходил сказать мне, что ты, твои жены и дети заболеют и умрут, если со мной что-нибудь случится. Такое же известие он принес и для Ниуото.
Охранник задрожал всем телом.
— Позови его назад, — взмолился негр, — и скажи, что я тут не при чем. Не я, а вождь Ниуото задумал убить тебя.
— Звать бесполезно, — сказал Тарзан. — Остается тебе уговорить Ниуото не убивать меня.
— Но я увижу его только утром, — забеспокоился охранник. — Вдруг будет уже поздно?
— Нет, — успокоил его Тарзан. — Дух твоего предка ничего не предпримет до завтра.
Охваченный ужасом охранник вернулся на свое место, где принялся возбужденно обсуждать что-то со своим напарником, пока наконец человек-обезьяна не заснул снова.
Было позднее утро, когда в шалаше появился Лукеди, принесший новую порцию молока. Он выглядел чрезвычайно взволнованным.
— Это правда, о чем рассказал Огонио? — спросил он.
— Огонио?
— Ну да, охранник, что дежурил прошлой ночью. Он сказал Ниуото и всей деревне, будто видел здесь духа своего предка, который предупредил, что поубивает всех жителей, если тебя хоть пальцем тронут. Все жутко напуганы.
— А Ниуото?
— Ниуото никого и ничего не боится, — ответил Лукеди.
— Даже духов предков? — удивился Тарзан.
— Даже их. Из всех багего он один не боится людей Потерянного Племени, и сейчас он страшно зол на тебя за то, что ты привел его людей в ужас. Так что вечером тебя ожидает костер. Смотри!
Лукеди кивнул в сторону низкого входа.
— Там устанавливают столб, к которому тебя привяжут. А юноши заготавливают в лесу связки хвороста для костра.
Тарзан указал на отверстие в крыше.
— Вон дыра, ее проделал дух предка Огонио, — сказал он. — Позови сюда Ниуото. Пусть убедится сам. Может, тогда поверит.
— Это ничего не изменит, — ответил Лукеди. — Он не испугался бы, даже если увидел бы тысячу духов. Ниуото очень смелый, а также страшно упрямый, иной раз до неразумности. Теперь нам всем конец.
— Истинная правда, — подхватил Тарзан.
— А ты не можешь меня спасти? — спросил Лукеди.
— Если поможешь мне бежать, то обещаю, что духи тебя не тронут.
— Как бы я хотел помочь, но удастся ли, не знаю, — сказал Лукеди и протянул пленнику сосуд с молоком.
— Ты мне ничего не приносишь, кроме молока, — проговорил Тарзан. Почему?
— Жители нашей деревни принадлежат к племени, которому запрещено пить молоко и есть мясо Тимбу, черной коровы. Эту пищу мы приберегаем для гостей и пленников.
Тарзан был доволен тем, что тотемом племени является корова, а не, к примеру, саранча или дождевая вода, или еще какая из сотен различных тварей, почитаемых различными племенами. И хотя в детстве ему доводилось питаться саранчой, которой люди обычно брезгуют, он, естественно, предпочитал ей молоко Тимбу.
— Я хочу, чтобы Ниуото встретился и переговорил со мной, — сказал Тарзан из племени обезьян. — Тогда он понял бы, что со мной лучше дружить, нежели враждовать. Меня пытались убить многие вожди, более могущественные, чем Ниуото. Эта темница для меня не первая, и не впервые черные люди готовят для меня костер, но я, как видишь, жив и невредим, Лукеди, а многие из моих палачей мертвы. Поэтому ступай к Ниуото и посоветуй ему обращаться со мной по-дружески, так как я не имею никакого отношения к Потерянному Племени.
— Я верю тебе, — сказал чернокожий юноша, — и потому передам Ниуото твою просьбу, только боюсь, что он не послушается.
Лукеди повернулся к выходу, и в тот же миг в деревне послышался шум. Раздались громкие команды, в испуге заплакали дети, по земле звонко зашлепало множество босых ног.
