Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Второй короткий трактат, представленный на наше рассмотрение, следует в том же направлении, однако в нем чувствуется влияние не Шотландского Просвещения, веберианской социологии и конфуцианства, а почтенной традиции западной популярной культуры, взятой в даосские рамки. Важнейшая точка, где сходятся разные интеллектуальные влияния, расположена в заглавии сочинения – слово «путь». Упоминание романа М. А Булгакова «Мастер и Маргарита» в этом тексте, безусловно, является уловкой, задача которой – отвлечь читателя от истинного, внутреннего сюжета. Кстати говоря, это тоже одна из важнейших черт барочного трактата как жанра – множество декоративных референций, ведущих никуда, самих по себе роскошных, даже избыточно красивых, скрывающих подлинный ход мысли автора и контуры здания его сочинения. Автор трактата, о котором мы сейчас ведем речь, намеренно использовал отсылку к «Мастеру и Маргарите», намекая, что ее текст следует прочитывать в традиции так называемых «романтических» девичьих сочинений, особенно популярных среди двадцатилетних студенток в некоторых странах мира. Намек здесь такой – Китай также принадлежит к числу этих стран.
Однако за орнаментальным романтизмом, неизбежным в первые посттинейджерские годы жизни определенной гендерной группы, стоит совсем другая культурная традиция, точнее – совсем другие. Рассматриваемый трактат посвящен этическим проблемам, возникающим при выборе того или иного «жизненного пути», что ставит в центр нашего анализа саму концепцию «пути». Именно здесь «Восток» встречается с «Западом», чтобы, впрочем, тут же разойтись по своим углам.
В даосизме «Путь» (Дао) – определенное направление даже не движения, а мышления и поведения. По этому пути невозможно идти, следует либо осознать свою принадлежность к нему, либо не осознать. Второе приведет к прискорбным результатам, они негативно скажутся не столько на жизни данного человека, сколько на балансе и равновесии мира как такового. Иными словами, «путь» не «выбирают», а его «находят», о нем «думают», его «созерцают», ему пытаются «соответствовать». Впрочем, основателю даосизма Лао-цзы пришлось не раз выбирать пути в самом прямом смысле слова – то есть дороги, по которым следует перемещаться по местности. Согласно одной из легенд, он, проведя много лет при дворе правителя, отправился в путешествие на запад. Когда Лао-цзы выходил за пределы Великой Китайской стены, стражник (начальник заставы) попросил Лао-цзы записать его учение и оставить офицеру, чтобы тот мог его изучить. Лао-цзы так и поступил. Но когда мудрец возвращался через те же ворота, он перечитал то, что написал много лет тому назад, – и оказался сильно разочарован. Здесь, конечно, стоит привести еще одну притчу, сюжет которой, судя по всему, тоже связан с Великой Китайской стеной. Ее можно найти в романе Ф. Кафки «Процесс». В соборе священник рассказывает Йозефу К. притчу о поселянине, который просит привратника пропустить его к Закону. Врата Закона открыты, внутрь его твердыни можно даже заглянуть, но привратник утверждает, что сейчас войти нельзя. Впрочем, никто не препятствует поселянину самовольно миновать ворота. Однако тот ждет, проходит год за годом, занятые препирательствами со стражником, попытками его подкупить и так далее. Наконец, наступает старость. Поселянин уже не помнит толком, зачем пришел, как не думал о том, что наверняка есть и другие ворота, ведущие в твердыню Закона. Наконец он умирает. Перед самым концом он задает стражнику один – чисто логический, на самом деле, – вопрос: отчего за все годы никто, кроме него самого, не пришел к этим вратам Закона? Стражник отвечает: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их». То, что дело происходит в Китае, на границе Империи, у Великой стены, подтверждается следующим описанием стражника: «Тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать…».
На первый взгляд, сложно представить себе что-либо более далекое от даосизма и его представления о Пути, чем моральный трактат, который мы анализируем здесь. Ведь его автор утверждает, что, во-первых, Путь не является единственным, путей много. И что выбор делается не между Путем и не-Путем, между знанием Дао и не-знанием Дао, как в даосизме, а между несколькими путями. Более того, данный текст предполагает, что жизнь есть «череда выборов». Это намекает на знакомство автора с теорией синергетики, взглядами Ильи Пригожина, прежде всего – с концепцией так называемых «точек бифуркации». Если так, то перед нами действительно лишь намек, никаких указаний на это философское направление в тексте не содержится. Тем не менее этот намек действительно присутствует: «жизнь – череда выборов», иными словами, жизнь есть последовательность точек бифуркации. Учитывая, что данный текст подан на конкурс, устроенный для изучающих гуманитарные науки, не стоит исключать знакомства автора с книгой Ю. М. Лотмана «Культура и взрыв».
Тем не менее более тщательный анализ представленного на наше рассмотрение трактата отчасти опровергает сделанный нами ранее вывод об отказе автора от даосской традиции. Да, речь в нем идет о выборе пути и даже путей, но выбор этот совершается достаточно пассивно, без должных рациональных резонов, он скорее напоминает ситуацию игрока в фараон (описанную в частности в повести А. С. Пушкина «Пиковая дама»), когда игрок выбирает карту, на которую он ставит все (свою жизнь и благополучие), следуя иррациональной Судьбе. «Судьба», «Рок» – понятия, конечно, далекие от древнекитайской традиции, но определенное сходство с Дао обнаружить можно. Однако главное здесь другое. Автор представленного на наш суд трактата находит смысл в правильном выборе только после того, как он сделан. «В прошлом году я была на перекрестке жизни: работать или продолжать заниматься. Такие важные вопросы были поставлены в моей сердце: как быть уверенной в правительности моего выбранного пути?» Отметим несколько любопытных деталей в процитированном отрывке. Вопросы о выборе пути ставятся не в «голове», а в «сердце», что означает изначальный отказ от рационального обоснования решения. Решает сердце, которое должно интуитивно понять, какой путь верен. Второе обстоятельство – то, что содержание выбранного в конце концов пути не столь важно: «руссистика» появляется лишь в третьем предложении обсуждаемого пассажа. Вопрос же стоит по-иному, выбор делается между чистыми от всякого конкретного содержания способами жизни: «работать или продолжать заниматься?» Чем именно продолжать заниматься и кем именно работать – вопрос не столь важный. Интерес же к русскому языку прокламируется как нечто, появившееся только после того, как выбор был сделан; правильность выбора подчеркивается возможностью «получить удовольствие». Нерациональный, слепой выбор приводит к счастью (или к суррогату его).
Безусловно, следование Дао не есть результат слепого выбора. Однако сложно переоценить то презрение, которое Лао-цзы испытывал к практической, рациональной детерминации любой деятельности. Как известно, он призывал не совершать поступков, но не потому, что действие – зло, а потому, что поступки причинно-обусловлены нашими мотивами, нуждами и практическими целями. А всякая причинная обусловленность есть безусловное зло, ибо обусловленная деятельность является нечистой и вульгарной. Чистое же действие невозможно, пока человек продолжает отождествлять себя с тем, чего он хочет или не хочет: с любовью, с ненавистью, с почтением, с презрением, а особенно – со счастьем и несчастьем. Получается, что автор анализируемого нами текста испытала сильное влияние даосского учения, но сделала из него собственные выводы – ведь она совершила-таки поступок, и действие это лишь отчасти можно назвать, в терминологии Лао-цзы, «чистым».
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
