Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
– Чекам пшийдь пшытул, – прошелестела Беата.
Это была фраза из фильма «Четыре танкиста и собака», я этот фильм знаю наизусть.
– Мой папа художник. Он очень рассеянный, как все творческие люди… Папа говорит, не отходя от мольберта, «где обед?», а мама – «я не кухарка», а папа – «оставь свой польский гонор», а мама – «не надо было брать жену из рода Ленцких», и они смеются.
– Вас не Бекки Шарп зовут? – спросил отец.
Я не знал, кто такая Бекки Шарп, но, очевидно, отец как-то недобро и обидно для Беаты пошутил, потому что Эмма испуганно вскинулась: «Ну, папа…».
– Ой, да, точно! – воскликнула Беата. – Отец Бекки Шарп – художник, а мать – француженка из рода Монморанси. Мой папа художник, а мама полька из рода Ленцких… Бекки Шарп – хитрая авантюристка, и я… тоже хитрая.
Беата обезоруживающе улыбнулась. Щербинка между зубами вообще-то выглядит очень мило.
Отец привстал и шутливо поклонился:
– К тому же у вас, как у Бекки Шарп, быстрый ум!.. А ваша мама чем занимается, кроме того, что она из рода Ленцких?
– Мама умерла. Прошло семь месяцев, пять дней и два часа. Знаете, Ленинград, университет… вот, встреча с Эммой, все это так здорово, но… Мама умерла внезапно, во сне.
Эмма бросилась к Беате обнять, но не решилась, замерла, пораженная огромностью ее горя. Алена Сергеевна кивнула: «Сочувствуем». Отец сказал: «Ну что же, все мы когда-нибудь, так или иначе…», и Эмма посмотрела на него отчаянным взглядом, как будто он прямо сейчас подвергается ужасной опасности.
Вечер прошел так тепло и весело, как будто мы семья. Наконец-то я что-то узнал о своем отце: он не здесь. Делает вид, что здесь, с нами, но на самом деле ему ничего неинтересно, кроме Диккенса и Эммы. Он оживился, только когда Беата завела с ним разговор об английской литературе. Она смотрела на отца, подавшись вперед и не сводя с него восторженных глаз, а когда он делал паузу, она вопросительно повторяла его последнюю фразу, будто закидывала удочку, и он тут же продолжал. Это… это вызывает уважение. Я имею в виду, когда человек так увлечен чем-то своим.
Впрочем, было и кое-что неожиданное, противоречащее этому образу. Неожиданным оказалось то, что мой отец поет. Поет смешные старые песенки, которые иногда пела и Нино бэбо: «Дамы, дамы приглашают кавалеров, там, где галстук, там перед». Может быть, эти песенки пели в семье мамы, но разве филологи могли петь такие песни?.. Но может быть, это была шутка, они пели с иронией? Отец пел без улыбки, с печальным лицом. «Дамы, дамы, помогите Боре, помогите Боре, вам говорят! Он наделал лужу в коридоре… Шаг вперед и два назад…» Вероятно, он может быть очень обаятельным человеком, если захочет проявить обаяние.
«Какая у вас прекрасная семья», – сказала Беата, и Эмма заторопилась: «Мы семья, все четверо», а Алена Сергеевна подтвердила: «Ну, конечно, кто спорит, мы семья». Сказанное вот так, по обязанности, при чужих, ничего не значит, но благодаря Беате вечер прошел так, будто мы и правда семья.
– Ты в общежитии живешь? Тебе на метро надо ехать, – с таким ужасом сказала Эмма, будто Беате нужно ехать на метро в Африку, но тут же испугалась, что это может быть истолковано как снобизм, поправилась: – Ты завтра приедешь? Давайте все вместе в Эрмитаж пойдем, а потом к нам обедать…
– Знаешь, Беата, какое у Эммы в детстве было любимое занятие? Делиться. Ну, что-то типа «те, кому повезло в жизни, должны делиться с теми, кому повезло меньше». Сейчас она хочет поделиться с тобой Эрмитажем и обедом. И обдумывает, что еще можно для тебя сделать, – засмеялась Алена Сергеевна, всем своим видом показывая, что сделать ничего нельзя, Беата сейчас отправится в свою жизнь, а они останутся в своей и думать забудут об этой обаятельной девочке с польским акцентом.
Игорь Сергеевич вышел из комнаты, вернулся и протянул Беате деньги – вот, возьми на такси.
– Ну что вы! Это же деньги… – отпрянула Беата, словно Игорь Сергеевич держал в руке не мятую зеленую трешку, а змею или крысу.
Отец пожал плечами:
– Ну, как хочешь, тогда до свидания.
– Оставайся, – скомандовала Алена Сергеевна и уточнила, чтобы ясно было, что Беата приглашена не на одну ночь: – Оставайся на всю неделю.
Отец взглянул на Алену Сергеевну с удивлением, а Эмма бросилась обнимать Беату, потом мать, заодно и меня обняла.
Вообще-то это была гениальная идея – предложить Беате остаться на всю неделю. Нам предстояло еще шесть мучительных вечеров, когда непонятно, о чем говорить, и такая неловкость висит в воздухе, что хоть режь ножом. В присутствии Беаты все будет легко и приятно: одно дело – неизвестно зачем приехал взрослый сын от первого брака, и совсем другое дело – в семье гостит молодежь. Мы будем проводить время втроем, днем гулять по городу, вечерами разговаривать и смеяться, и у всех останутся хорошие воспоминания, и Эмма будет довольна, и доброе дело для бедной провинциальной девочки сделается само собой. Я понял это не потому, что я такой умный и понимаю тайные причины, движущие людьми. Совсем наоборот, от природы я плохо понимаю людей, стесняюсь разговаривать, особенно о себе (ни одному человеку я не рассказывал, как очутился в Тбилиси, хотя это вовсе не «страшная тайна»), в общем, я всегда держусь в стороне и просто наблюдаю.
Беата отказалась. С этим своим чудесным польским пришепетыванием произнесла: «Большое спасибо, но это неудобно». Алена Сергеевна удивленно сказала: «Раз я тебя пригласила, значит, удобно», и отец сказал: «Оставайся, поговорим о Бекки Шарп», а Беата отказалась! Она была похожа на ребенка, который хочет взять побольше конфет, но из приличия делает вид, что вообще конфет не хочет.
Но они все-таки уговорили ее остаться.
Почему никто не заметил, что она врет? Ну, какая же она полька из знатного рода! Она просто наивный заяц, который уверен, что так ловок во вранье, что кроме нее никто не вспомнит фильм «Четыре танкиста и собака». Почему я один так ясно видел Беату, будто на нее был направлен рентгеновский свет: вот ее мысли, вот ее желания, вот ее страхи, вот она хочет остаться, вот старается не показать, что в душе прыгает от счастья. Почему другие ничего не заметили? Что ее польский акцент то полностью пропадал, то появлялся, когда она о нем вспоминала? Что в глазах у нее бегают чертики, иногда вырываясь из-под контроля? Что она полна другими словами, не теми, которые произносила вслух, и чувствами, которые приберегает для себя? Что она каждую минуту была разной, то наивно распахивала глаза, то усмехалась умно, и ее умелый способ вести беседу был инструментом, чтобы понравиться? Между прочим, все это говорит о высоком качестве ее мозга: префронтальная кора, отвечающая за планирование, контроль эмоций и поведения, заканчивает формирование к двадцати пяти годам, а ей всего восемнадцать.
Беата согласилась остаться, и все вдруг так обрадовались, разговорились, развеселились, что разошлись только в полночь. Беату разместили в комнате Эммы, меня в соседней комнате, маленькой комнатке, за одной стенкой были девочки, а за другой кухня, и я еще долго слышал, как они болтали и смеялись, потом пошли на кухню, хлопали дверцей холодильника, неужели они были голодны после такого долгого ужина?
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
