--Как получится.
--Рога я прячу, а копыта носить нынче не модно.
И как может взрослый, серьезный человек неститакую околесицу? И при этом еще умудряется делать какие-то пометки в историиболезни.
В этот момент в палату вошли две сестрички,пожилая и помоложе, и наш шутовской разговор прервался.
--Здрасьте еще раз, Юрий Юрьевич,--кокетливопоздоровались обе.
--Ну, калечить тебя я так и быть не буду, а вотуколов пропишу превеликое множество.
Глава 5
Я провела в больнице три с половиной недели. Заэто время я, наверное, раз тысячу поминала нечистого, который тут же являлся комне и назначал еще что-нибудь изуверское. Перед выпиской я уже действительнобыла близка к тому, чтобы поверить в реальность "доктора-черта".
В условиях карантина я общалась с окружающиммиром посредством записок, поскольку телефон был лишь в ординаторской, кудапростым смертным дорожка заказана. Маман приносила фрукты, конфеты и прочуюснедь, писала о домашних делах и своих вечных проблемах. Однажды она прислаламне такое послание: "Дочка, пока ты больна, огорчать тебя не буду, но тыдолжна знать, что дома произошли очень неприятные перемены. Когда выйдешь,узнаешь, а пока не о чем не думай и выздоравливай". Зная мать, я решилатогда, что речь идет о какой-нибудь перестановке мебели, из-за которой оничасто ссорились с отцом.
От Кирилла я получила четыре послания в первуюнеделю. Потом наступило молчание. Запрятав свои сомнения и подозрения в самыедальние углы сердца, я объясняла себе это затишье школьными проблемами:начинались годовые контрольные и зачеты.
Муромский сообщал мне о делах в классе и вшколе, об учителях и учебе, шутил, что я нарочно заболела в конце года инадеялся, что меня выпишут к прощальному вечеру. Послания его, как и раньше,были отпечатаны на компьютере, и это обстоятельство немного меня огорчало.Наверное, живой человеческий почерк согрел бы и порадовал меня больше. К томуже записки Муромского были короче, чем мне хотелось и не совсем тогосодержания, на которое я надеялась.
Когда же, наконец-то, настал счастливый идолгожданный день моего освобождения, я отправилась в ординаторскую. Нужнобыло, как водиться, вручить дорогому Юрию Юрьевичу, которого мы за глазаназывали "доктором Ю-Ю", презент, бутылку какого-то дорогого вина, накоторое, как всегда, не поскупился отец. Вызвав доктора в коридор, я собраласьбыло, пробормотав какие-нибудь изъезженные фразы, вручить ему пакет и поскорейсмыться из надоевшей больницы. Но он неожиданно прервал меня:
--Не надо!
--Как?--опешила я.
--Я тебе сейчас помог, а потом, может быть, тыменя выручишь.
--Когда потом?--недоумевала я.
--Когда придет время.
Дверь за ним захлопнулась, а я, не особеннозадумываясь над словами доктора, зашагала вниз по лестнице на встречу солнцу,весне и любви.
Из больницы меня забирал отец. Я ехала вмашине, преисполнясь чудесным настроением. Я радовалась тому, что выздоровела,что подгадала прямо к прощальному вечеру и тому, что опять увижу Кирилла, итогда уже у нас будет все прекрасно. Нарастающее зеленое сумасшествие города ибезукоризненно зеленая весна не давали мне вспоминать о грустном и о том, чтоменя настораживало. Ведь я давно не получала вестей от него. Мне не хотелосьдумать о плохом.
Я так размечталась, что не заметиланепривычного угрюмого молчания отца. Он не проронил ни слова и был явно не вдухе всю дорогу. Впрочем, такое с ним часто бывало. Мы подъехали к нашему дому,и я вышла из машины.
--Па, а ты что обедать не пойдешь?--спросила яу него, удивляясь, что он не собирается подниматься домой.--У тебя ведь сейчасперерыв?
--Дочка, мне надо с тобой поговорить,--сказалон таким серьезным тоном, что я сразу почуяла беду.--Сядь-ка обратно в машину.
Я села, все еще надеясь, что речь пойдет окаком-нибудь пустяке.
--Бети, мы не хотели говорить тебе, пока тыболела. И теперь... В общем... Я больше не живу с вами.
--В каком смысле?--не поняла я.
--Понимаешь, дочка, мама твоя женщина хорошая,но ...я больше не могу ее выносить. Короче, я ушел к другой.
Все это никак не могло уместиться в моейголове. Я этого просто не могла переварить. Нет, такого не могло случиться сомной. Именно со мной такого случиться не могло!
--Па, ты шутишь что ли? Это не смешно...
--Мне не до шуток. Ты уже достаточно взрослая,чтобы понять все правильно. Так не могло дальше продолжаться!
--А она кто?--спросила я дрогнувшим голосом,все еще не желая верить.
--Просто очень хорошая женщина. Мы вместеработаем.
--Молодая?
--Ну да, она моложе мамы, но это не имеетникакого значения.
--Нет, имеет! И теперь мне все понятно!
--Мы просто любим друг друга. Пойми ты, у нас смамой уже давно все закончилось. Но ты не беспокойся, я вас не оставлю, будупомогать...
Сначала я просто оцепенела и окаменела, нерешаясь все еще принять это всерьез, но теперь вдруг почувствовала, как внутриразрастается обида и гнев. Они душили меня, с трудом давая прорываться наружуяростным словам:
--Ты все врешь! Я тебе не верю! Любовь,говоришь?! Чушь собачья!--вскричала я, почти срываясь на визг.--Да ты простопредатель. Ты сменил старую жену на молодую, а...взрослую дочь заменишьмладенцем!
В этот момент я представила себе, что у моегоотца будет ребенок от молодой жены, и я стану ему не нужна. Я почувствовала,что вот-вот заплачу навзрыд. Но собравшись с духом и запрятав слезы подальше, япродолжила, не дав отцу опомниться и что-то возразить:
--Я тебя ненавижу. И больше никогда, слышишьменя, никогда..,-- я не могла сообразить, что же "никогда", и вдругрешилась:-- Я никогда не хочу тебя больше видеть! И нам от тебя ничего ненужно!!!
Я выпрыгнула из машины, с силой захлопнувдверь. "Предатель! Чертов предатель!"--билось в моем мозгу. Кажется,отец был оглушен таким внезапным взрывом спящего вулкана и ничего не сказалвслед. А я и не хотела ничего слышать. Не оборачиваясь и закрыв зачем-то ушиладонями, я удалялась от него и, уже войдя в подъезд, услышала, как машинаотъехала от дома. Наверное, навсегда.
