— Ни в чем, — буркнул я.
— Ну так заткнись, янки чертов.
Я и заткнулся. До конца передышки оставалось двадцать восемь минут.
Джесс
Очень давно, когда мне было лет восемь-девять, я смотрела по телевизору передачу об истории «Битлз». Джен любила «Битлз», и именно она заставила меня ее посмотреть, да мне и самой было интересно. (Хотя, возможно, я и сказала, что мне неинтересно. Вероятно, я даже запротестовала и тем самым разозлила ее.) В общем, когда там рассказывали про появление в группе Ринго, у меня мурашки по спине пробежали: вот он, тот самый момент, когда возникла легендарная четверка, которой предстоит стать самой знаменитой музыкальной группой в истории. И то же самое ощущение появилось у меня, когда на крыше появился Джей-Джей с пиццами. Я знаю, что вы подумаете: ой, да она так говорит только потому, что это звучит неплохо. Но это не так. Я уже тогда все знала, честно. Отчасти дело было в том, что он был похож на рок-звезду: длинные волосы, в кожаной куртке и все такое, но это мое ощущение не имело никакого отношения к музыке; я лишь хочу сказать, что нам не хватало его, и когда он появился, все встало на свои места. Хотя с Ринго его сложно сравнить. Он больше походил на Пола. Морин была Ринго, только не такой веселой. Я была Джорджем, только не такой стеснительной и не особенно увлекалась религией. Мартин был Джоном, только не таким талантливым и не таким спокойным. Если подумать, мы, наверное, были чем-то большим, чем просто группой из четырех человек.
Ну, у меня тогда было такое ощущение, будто что-то может произойти, что-то интересное, и я никак не могла понять, почему мы просто сидим и едим пиццу. И я тогда спросила: может, нам стоит поговорить? А Мартин мне в ответ: что, разделить свою боль с ближним? И еще он такую гримасу скорчил, будто я глупость сказала. Ну, я его тогда и обозвала мудаком, а Морин неодобрительно так посмотрела и спросила, выражаюсь ли я так же и дома (а я выражаюсь), после чего я обозвала ее старой кошелкой, а Мартин обозвал меня глупой злой девчонкой, и я в ответ в него плюнула — правда, не стоило мне этого делать, и теперь я, кстати, так себя практически не веду — он так дернулся, словно хотел меня задушить, и Джей-Джей кинулся нас разнимать, хотя это и было на руку Мартину, который вряд ли посмел до меня дотронуться, поскольку понимал, что я начну отбиваться, кусаться и царапаться. После этой небольшой вспышки активности мы просто сидели, пытаясь отдышаться, и тихо друг друга ненавидели.
И когда мы все почти успокоились, Джей-Джей заявил, что, мол, ничего страшного не случится, если мы поделимся друг с другом, через что нам пришлось пройти, — только он сказал это чуть иначе, в своей американской манере. Мартин тут же взъелся: да кому какое дело, через что ты прошел? Или ты собираешься рассказывать про доставку пиццы? Джей-Джей, конечно, не растерялся: давай тогда ты что-нибудь расскажешь, а не я. Но было поздно — из его первой фразы я поняла, что он здесь по той же самой причине, что и мы. Тогда я и спросила: ты ведь тоже поднялся сюда, чтобы спрыгнуть? Он ничего не сказал в ответ, а Мартин с Морин не сводили с него взгляда. Не дожидаясь ответа, Мартин сказал: а ты вместе с пиццами собрался прыгать? Это не дело — их ведь кто-то заказал. Мартин, естественно, пошутил, но профессиональная честь Джей-Джея была явно задета, он даже стал оправдываться: что, мол, заглянул сюда разведать, что к чему, и собирался отнести пиццу, прежде чем прыгать. Я попыталась разрядить обстановку, заметив, что мы все равно уже их съели. Но Мартин не угомонился: все же мне показалось, что ты не из тех, кто станет прыгать с крыши. А Джей-Джей такой: если вы, ребята, из тех, кто станет, то я только рад это слышать. Как вы понимаете, атмосфера была напряженная.
Я рискнула повторить свое предложение: да ладно вам, давайте же поговорим. Обойдемся без откровений. Просто кто мы такие и почему мы здесь. Это может быть интересно. Может, что-то из этого вынесем. Может, мы сможем найти решение наших проблем. Надо признать, я говорила это не без задней мысли. Я хотела, чтобы они помогли мне найти Чеза, чтобы мы с ним опять сошлись, и мне стало лучше.
Но мне пришлось подождать, поскольку все хотели начать с рассказа Морин.
Морин
По-моему, они выбрали меня потому, что я все время молчала и ни с кем пока не ссорилась. А может, все дело было в том, что они про меня ничего не знали. Про Мартина все, похоже, знали из газет. А Джесс, да смилостивится над ней Господь… Мы знали ее только полчаса, но этого достаточно, чтобы понять: с этой девочкой все непросто. Джей-Джея я совсем не знала, и могла только предположить, что он гей, и то лишь из-за его длинных волос и американского выговора. Ведь среди американцев много геев? Я понимаю, что не они придумали гомосексуализм, — говорят, это сделали греки. Но американцы помогли ему вновь войти в моду. Гомосексуализм в чем-то сродни Олимпийским играм: в древние времена он исчез, а в двадцатом веке возродился. Правда, я ничего не знала о геях, лишь предполагая, что они все несчастны и хотят покончить с собой. А я… С первого взгляда у меня не было очевидных причин лишать себя жизни, так что, думаю, им было любопытно меня послушать.
Я была не против рассказать о себе, поскольку мне не было необходимости рассказывать много. Никто из них не согласился бы оказаться на моем месте. Я даже не знала, поймут ли они, отчего я так долго терпела. Раньше, если мне нужно было разжалобить кого-то — например, врача, выписывающего рецепты на антидепрессанты, — я всегда упоминала про то, как мне приходится каждый день за ним убирать, поскольку он не может сам ходить в туалет. Забавно, но я с этим смирилась. Зато мне никак не свыкнуться с мыслью, что моя жизнь кончена, моя бессмысленная, невыносимо тяжелая, скучная, тусклая жизнь, в которой и надежды давно никакой нет… А уж убирать за ним — это мелочи. Зато именно эти слова заставляли доктора достать ручку.
— Ты правильно решила, — сказала Джесс, когда я закончила своей рассказ. — Тут и думать не о чем. А если передумаешь, то только пожалеешь об этом.
— Люди как-то справляются, — возразил Мартин.
— Например? — спросила Джесс.
— У нас на шоу была женщина, чей муж пролежал в коме двадцать пять лет.
— И что? Все это ради того, чтобы попасть на утреннее шоу?
— Нет, я просто сказал.
— Что сказал?
— Что все возможно.
— Но не сказал, зачем все это было нужно.
— Может, она любила его.
Они быстро говорили. И Мартин, и Джесс, и Джей-Джей. Прямо как в мыльных операх, где все всегда знают, что сказать. Я бы ни за что не смогла говорить так быстро — по крайней мере, не тогда; я вспомнила, что за последние двадцать с лишним летя почти не разговаривала. А человек, с которым я разговаривала больше всех, ответить мне не мог.
— Да что там любить? — не могла угомониться Джесс. — Он же овощ. Даже, скорее, овощ в коме.
— Но он ведь не был бы овощем, не находись он в коме? — спросил Мартин.
