Книга Не ходите, девки, замуж! - Татьяна Веденская

Бытие определяет сознание.

Что ж я такая несознательная-то?

– С тобой все в порядке, дорогая? – заботливо спросил меня муж, когда я на нетвердых ногах зашла в квартиру.

– Да, все отлично, – заставила себя произнести я, максимально удерживая речевой ритм. Язык слушался плохо.

– Да? – иронично переспросил он, демонстративно помахав рукой перед носом. Значит, амбре не пропало после половины пачки мятной жвачки. Плохо, плохо.

– Вы уже ужинали?

– Определенно, да, – хмыкнул он, помогая мне повесить плащ на вешалку. Я и сама понимала, что вопрос этот был глупым до невозможности в десять с лишним часов вечера. Конечно, они ужинали, они чистили зубы (Владимир всегда следил, чтобы Мусякин занимался этой процедурой не меньше трех минут), и, как я выяснила, заглянув в комнату сына, они уже легли спать, так и не дождавшись меня.

– А-а, – неопределенно протянула я, не зная, что еще сказать. Да, так себя вести я не должна была. Я определенно заслуживала кары, недовольства и порицания. Я была готова даже к скандалу, хотя, конечно, предпочла бы отделаться просто извинениями.

– Ты бы поаккуратнее, – вежливо пожал плечами Владимир и пошел по направлению к своему кабинету.

Я нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, при твоей наследственности… – сделав рукой круг по воздуху, пояснил он. От этих слов меня бросило в жар. При чем тут наследственность? Ну, выпила с подружкой, которую не видела с полгода, наверное, что тут такого? Ну, задержалась, да, не позвонила, потому что телефон разрядился, а я об этом узнала, только когда уже собралась домой. Однако ведь ничего страшного не произошло, я знала, что Мусяку заберет из садика он, что мы так договорились. А он знает, как болезненно я отношусь ко всякого рода намекам на мои гены.

– Знаешь, от твоих слов мне еще больше хочется выпить, – воскликнула я. – Сударь, вы меня покидаете?

– Поговорим завтра, – сухо бросил он и ушел.

Я осталась стоять в прихожей в одном сапоге, я была в растерянности. Все чудесное настроение дня куда-то улетучилось, оставив после себя только навязчивое желание закурить, что я и сделала, натянув второй сапожок. Стоя перед большим окном на лестничной клетке, я вспомнила, как Танечка, с которой мы, собственно, и встречались, смотрела на меня сияющими глазами и искрилась от счастья.

– Я влюбилась, Динка! Влюбилась!

– Влюбилась? Ты серьезно? Ты же… но ты ненавидишь мужиков, – удивилась я. Танечку, как я уже говорила, тоже в свое время бросил муж. Ушел к любовнице, а потом отсудил у Танечки половину ее честно заработанной квартиры. И вот на тебе – влюбилась.

– Он… мы с ним… Понимаешь, он не такой.

– Что, у него четыре глаза и восемь сосков?

– Фу! – вытаращилась на меня Танечка, а некоторые особенно ушастые посетители кафе, где мы сидели, обернулись и присмотрелись к нам с интересом.

– Так что, снова принц на белом коне? Конь-то есть?

– Не-а, – еще шире улыбалась Татьяна.

Выяснилось, что большая, светлая и чистая любовь пришла к ней со стороны соседнего дачного садового товарищества в лице худого и длинного садовода по имени Даниил.

– Он разводит пчел! – гордилась она. – У него даже кролики есть. Он все сам.

– Вау! – только и оставалось сказать мне. И продолжать хлопать глазами и чокаться рюмками, выслушивая ее подробный рассказ о том, как они с Даниилом (совершенно случайно) оказались и в Москве практически соседями. Она – на Беговой, он – на Шмитовском проезде. По мне, такое соседство – не ближний свет, но для влюбленной Татьяны семь лишних верст не крюк.

– Он, конечно, был женат, но сейчас…

– Развелся? – хмыкнула я.

– Нет, овдовел. Дети уже большие, – поделилась она. Я понимала, что и в самом деле я вполне могу порадоваться за подругу, которая обрела в одном лице и мужчину мечты, и лишнюю пару рук в огороде, и бесплатный мед. Что тут плохого? Почему же я чувствовала одно только раздражение и злость, немотивированную, но сильную агрессию, мучительное желание встать, перевернуть наш столик вверх ногами и заорать.

– Я рада за тебя, правда, очень, – говорила я, улыбаясь. А злость, по совету психолога из телевизора, которого за последние годы я смотрела в избытке, я перенаправила в салфетку, которую мяла и рвала в кулаке под столом.

– Спасибо, – улыбалась Танечка. И, черт, она действительно выглядела счастливой, хотя пчеловод был сомнительный: без машины, без отдельной квартиры, по профессии, кажется, инженер. Но дело было даже не в этом. Танечкин взгляд, эти сияющие глаза – я силилась понять, что же это там внутри ее происходит, какая химия, что с чем вступило в реакцию, что ее так трясет и распирает. Глядя на нее, я почувствовала себя совершенно пустой. Не в том дело, что мне некого любить. Даже если бы кто-то и мелькнул на моем скорбном, хотя и комфортном жизненном пути, я бы схватилась за пуговицу и от греха убежала бы подальше. А даже если бы и осталась – вряд ли во мне бы зашевелилось хоть что-то. Или я бы подумала: зачем оно мне надо? Господи, это ж сколько мороки – ждать звонков, бояться одиночества, ругаться, мириться, не спать по ночам. Нет, покой мне дороже, это факт. Наверное, я постарела и с годами утратила способность любить. Знаете, как люди утрачивают зрение или слух. Глядя на Татьяну, мне стало ясно, что после всех этих лет, после Сосновского с его взбрыками, после развода, после рождения Мусяки я просто хотела бы спокойно читать журнал на лавочке в тихом осеннем парке. Одна. Какая большая разница: Татьяна сияет от счастья, а я могу только вежливо улыбаться. А чтобы придать глазам блеску, могу закапать визин, если кому-то это нужно.

– Ну, а как у тебя дела? – спросила она наконец, когда ее любовный экстаз поутих.

– Я в порядке, – заверила ее я.

– Точно? Ты что-то какая-то грустная, – из вежливости продолжила она.