Запах денег
Привет, дружище, я держусь, хотя дела не так чтоб очень, встаю в четыре, а ложусь чуть ли не в десять… Осень, осень.
Ну вот. «Поплакалась и полегчало», как выражается одна знакомая актриса. Перехожу к анекдотической части послания, а именно к повести о том, как я выступала по телевидению. Помнишь, была детская книжка, называлась «Что я видел». Итак, докладываю о том, что я видела с той стороны экрана, поскольку это показалось мне страшно забавным, и, как говорится, спешу поделиться.
Я угодила аж в две передачи, прямо противоположные по жанру. Одна называется скромно «Большая стирка», другая называется гордо — «Гордон». Первая выходит в эфир среди бела дня, вторая — темной ночью. «Стирка» идет в записи, «Гордон» — в прямой трансляции. В «Стирке» полна коробочка, молодежь выдает аплодисменты и возгласы дружного одобрения; в «Гордоне» — всего три персонажа, а именно двое приглашенных разговаривающих и ведущий, от коего собеседники могут ожидать не только поддержки, но и коварных провокаций. В «Стирке» светло и уютно, но перед началом все долго топчутся у дверей закрытой студии, в «Гордоне» красный задник, черный интерьер, ну, прямо мавзолей, но зато тебя привезут на машине и проведут в уютный предбанник и предложат на выбор чай-кофе и даже сок или вино, прямо как в самолете; в «Стирке» сидишь в первом ряду на нормальном стуле и просто отвечаешь на вопросы, а в мавзолее восседаешь на высоком табурете и целый час рассуждаешь на свободную тему, не ведая, когда передача началась, а когда закончилась.
В «Стирке» речь шла о запахах, в «Гордоне» — об интерпретации драмы, то есть о драме интерпретации драмы.
В «Стирку» я попала как переводчик немецкого бестселлера о вымышленном французском парфюмере восемнадцатого века, но главным ее персонажем была, слава богу, не я, а настоящий парфюмер, современный, русский, наверняка новый, очень милый молодой человек, редактор суперглянцевого суперрекламного журнала, в общем, эксперт. Слушать его было сплошное удовольствие, а кроме него выступали и другие очень приятные действующие лица, одни натуральные, другие — поддельные, то есть актеры, игравшие роли натуральных, впрочем, различить их было нетрудно, потому что у актеров хорошая дикция и они с легкостью импровизируют. И все бы ничего, хеппенинг так хеппенинг, но ведь всякому зрелищу нужна изюминка, пуанта. А потому всем присутствующим раздали полоски ароматизированной бумаги и предложили угадать, чем пахнет и для кого продукт. Влажные бумажки пахли вполне благопристойной дезинфекцией (мне показалось, что ванной комнатой), а более романтически настроенная публика упоминала о жасминах, персиках, нежности, любви и прочем таком. Увы. Гостеприимный хозяин праздника победно объявил, что сей парфюм предназначен для собак. Каково?
Как будто собачки сами посещают дорогие бутики, принюхиваются и выкладывают денежки за модные душки.
Н-да, не знаю, как другим, но мне этот хеппенинг показался немного, как бы это помягче сказать, нелюбезным, что ли. Вопрос на засыпку: то ли это я такая обидчивая и старомодная, то ли они совершенно потеряли чувство меры и приличия. Доверчивая аудитория как бы элегантно получила по морде, хотя и не совсем понятно, за что. Правда, в студии несколько раз прозвучала сакраментальная фраза о том, что деньги не пахнут, но никто, кажется, не отнес ее к себе. А зря: как римский император извлекал деньги из общественных туалетов, так и телевизионщики получат свои денежки из того дерьма, в котором во время своей большой стирки вываляют добровольных и безгонорарных участников. Ну и каково мне теперь будет показаться на глаза своим знакомым, которые поглядят на эту «Стирку»? Одно утешение: я малость поцапалась с ведущим, авось вырежут.
А у «Гордона» в черно-красном мавзолее все вышло не так страшно, скорее, даже интересно, потому что моей собеседницей оказалась эрудированная и обаятельная московская дама — театральный критик и к тому же красавица, так что даже смотреть на нее было радостно. И режиссер не позволил себе никаких подковырок и, похоже, даже заинтересовался нашими с ней попытками выяснить, почему отечественные режиссеры сто тринадцать раз ставят «Чайку», но в упор не видят многих других, совсем даже не бездарных, в том числе западных пьес. Сам знаешь, это вроде моя личная больная мозоль: Бюхнер, Цукмайер, Хорват, Форте, Хайнер Мюллер, Ежи Лукош, Петер Хакс. Я их перевожу-перевожу, а их не ставят и не ставят. Ставят только одного Брукнера, вот недавно опять все того же «Наполеона», аж в Бугуруслане. Но те-то ничуть не хуже, а идет один Брукнер. Понятно, что тема Наполеона льстит национальному самолюбию, но ведь на подмостках могут звучать и другие темы, и другие авторы. Есть немцы первого ряда, например еще не переведенные Иене или Шютц. Есть и французы, кроме Ануя. Кстати: почему не идут «Птички»? Вот уж действительно актуальная пьеса — о том, как европейская цивилизация с ее культом рекламы и лозунгом «Деньги не пахнут» зомбирует детей, превращая их в террористов. Есть и англичане, и американцы, и разные прочие шведы, испанцы, латиносы (читай никому ныне не известный бюллетень 60–80-х годов «Современная зарубежная драма»), В общем, налицо пробел в образовании наших театральных деятелей, а мы, филологи, такие умные, все это уже отрецензировали или перевели, пусть даже это никому еще пока не понадобилось и не пригодилось. И только я смиренно утешилась мыслью о наших заслугах, как мой просвещенный взгляд упал на недавно вышедший сборник пьес Бото Штрауса, и все мое скромное торжество скукожилось, как не распустившийся от холода бутон. Пьесы Штрауса идут по всей Еермании, а я, хоть убей, не могу прорваться в эту поэтику многослойного, нервного, мистически-мифологически-символического абсурда. Может, у тебя получится? Вот координаты: Бото Штраус. Время и комната (М.: ЕИТИС, 2001). Составление и предисловие (кстати, весьма дельное) В. Колязина. Переводы с немецкого (кстати, очень хорошие): В. Колязин, М. Рудницкий, В. Ситников. Займись, пожалуйста. Ты германист, доктор и профессор, тебя ни романтизмом, ни декадансом, ни постмодерном не испугаешь, а я все цепляюсь за разум, за просвещение, за этику да классику. И все никак не желаю признать, что мои любимые старики, напрочь исчезнувшие с русских подмостков — Лессинг, Шиллер, да тот же Гете, — ненужный хлам, выброшенный как балласт с корабля современности. Ведь и современность пройдет. Все проходит, как говорил один еврей, оказавшийся чуть ли не самым мудрым писателем. И очень современным.
