Одиночество все более тяготило ее. Зачем терпеть дурное настроение Коко Шанель, если она уже не диктует законы в мире моды? Тени, призраки вокруг ее стола не доносили до нее эхо ее монологов.
К этому времени относится повышение в чине ее метрдотеля Франсуа Мироне, нормандца, сына крестьянина из Кобура, толстяка с внешностью мюнхенского монаха (изобретателя крепкого пива, продающегося во время Карнавала). Я заметил, что она задает ему множество вопросов, когда он в белой куртке и перчатках подает на стол. Она пользовалась им, как записной книжкой. Хотя память не часто изменяла ей.
В один прекрасный день появился новый метрдотель.
— Франсуа занимается теперь украшениями, — объяснила Коко.
Она поручила ему убрать комнату, оставленную в беспорядке ее покойной сотрудницей. Придя посмотреть, хорошо ли он выполнил работу, Коко застала Франсуа, склонившимся над тремя колье.
— Вы их сделали сами?
Коко изобразила Франсуа, скромного, застенчивого, который, покраснев, отвечал:
— Да, Мадемуазель, это меня забавляет.
— Но это очень хорошо, Франсуа, продолжайте!
И объясняла:
— Я знала после того, как посетила его квартиру, что у него хороший вкус.
Квартиру, которую она ему предоставила.
— Меня к этому обязал закон, — говорила она.
Однажды вечером… Какая изумительная сцена!
Она ужинала одна на рю Камбон. Она все чаще и чаще бывала одна. Я не могу есть, если одна, если не с кем поговорить.
— Франсуа…
— Мадемуазель…
— Снимите перчатки, переоденьтесь и садитесь за стол.
Вот что произошло за несколько лет до ее смерти. В Нью-Йорке шла оперетта «Коко». Она зарабатывала горы денег.
— Снимите перчатки, Франсуа.
Она была одна за столом, есть ей не хотелось, у нее была потребность говорить; чтобы продолжать существовать, ей оставалось только есть и говорить, говорить и есть. Хороня день за днем свою жизнь, она кончила тем, что погружалась в пустоту.
— Снимите перчатки, Франсуа, переоденьтесь и садитесь за стол.
А мне дала потрясающее объяснение:
— Я не нуждаюсь в двух метрдотелях.
С тех пор рядом с ней постоянно видели Франсуа, готового поддержать ее, когда она поднималась по лестнице, молча сидящего позади нее в большом салоне, когда она готовила коллекцию, иногда подающего ей пилюлю и стакан воды. Ее «компаньон». Он сопровождал ее в Лозанну; обедал и ужинал с ней во время поездок, а потом и в «Рице».
— Не окажет ли нам месье Франсуа честь поужинать с нами?
— Нет, Мадемуазель, сегодня вечером у меня есть работа.
Он говорил так, потому что сегодня с ней ужинал я. Она не была одна.
Он держал в руках два одинаковых ожерелья, одно из настоящих, другое из фальшивых рубинов. Она ошиблась, приняв настоящие камни за фальшивые. И улыбнулась:
— Значит, это колье подарил человек, не имевший ни малейшего права делать мне такие дорогие подарки. Но он мне возразил: «Я купил это по случаю, купил его для вас, вы не можете не принять его».
И, обращаясь к Франсуа:
— Я не стала упрямиться…
Это было в марте 1970 года. Я несколько недель не был у нее. Коко не упрекала и не сердилась на меня.
— Мне так приятно разговаривать с вами, — сказала она. — Не покидайте меня так надолго.
Она молила:
— Не бросайте меня.
Чтобы завлечь меня, она вспоминала свои дебюты более подробно, чем обычно.
— Мне рекомендовали модистку. Я наняла ее. Через неделю я уже умела больше, чем она, потому что хотела научиться. У меня была страсть учиться.
Я так же люблю учить других тому, что умею сама. Занималась этим всю жизнь и делаю это и сейчас с Франсуа, который слушает меня. Там, внизу, они не слушают меня и поэтому не запоминают ничего из того, чему бы я так хотела научить их.
Она рассказывала о своем первом платье:
— Старое джерси, я разрезала его спереди, чтобы не надо было надевать через голову.
Она изображала, как она резала, как влезала в рукава, как застегивала:
— Здесь я пришила тесьму.
Она держала борт своего жакета между большим и указательным пальцами, скользящими сверху вниз по бордюру. Это ее жизнь текла между пальцами.
— А сюда пришила воротничок и бантик.
Она надела канотье на голову:
— Я покупала колпаки в Галери Лафайет, сначала купила один, потом шесть, а потом целую дюжину. Мне повезло. Я появлялась с известными людьми. На меня обращали внимание. Все восхищались: где вы нашли такую шляпу? кто сшил это платье?
Она смеялась, вновь проживая счастливые, безоблачные дни.
— Могу продать вам это платье, раз оно вам так нравится.
— Сколько оно стоит? Сколько вы за него хотите?
— Не знаю. Я должна справиться.
Так все просто получилось. Она улыбалась, оправляя юбку на коленях.
— Я сразу продала десять, двадцать платьев и множество шляп, и вот, мой дорогой, как видите, я построила свое состояние на старом джерси.
Появляется Франсуа, без пиджака, с расстегнутым воротничком, с галстуком, сбившимся набок, с брюхом, нависшим над поясом брюк. Он собрался ухо дить:
— Я позвоню вам завтра, Мадемуазель? В половине двенадцатого?
— Вы придете в «Риц», Франсуа, если будет хорошая погода, мы поедем завтракать куда-нибудь на Сен-Жермен.
Он уходит улыбающийся, такой надежный и успокоенный тем, что с ней остаюсь я. Она не одна.
— Вы не находите, что он пополнел? — спрашивает Коко, описывая жестом брюхо над поясом. — Он на днях поедет в Швейцарию. Там потеряет три кило.
Она дает ему книги.
— Он читает их. Иначе он бы сказал мне: «Мадемуазель, не давайте мне книги, я все равно не читаю их». Ах, как спокойно и легко с простыми людьми. Они такие, какие есть, ничего не изображают из себя, естественные, совсем не похожи на парижан, этих лгунов, предателей и сволочей.
Она не знала жену Франсуа. Ей бы хотелось познакомиться с его матерью.
Она только что ездила с ним смотреть для него новую квартиру в доме, который строился. Но все уже было продано американцам. Какая жалость! Франсуа всего за десять минут на своем маленьком автомобиле мог бы добраться до рю Камбон.
— Я говорила Франсуа: я бы вам одолжила немного денег. Вы бы мне их потом вернули или не вернули, не имеет значения.
