Очень трудно было прерывать эту цитату — ведь в словах вспоминающего сошлось так много всего! Разве не напоминает нарисованная им картина знакомую по кинохронике и мемуарам встречу победителей в разрушенных войной столицах союзных республик, Европы, парад на Красной площади, когда под проливным дождем победители бросали к подножию мавзолея знамена поверженных врагов… Эти кадры до сих пор невозможно смотреть, не ощущая комок в горле и чувство какой-то невероятной гордости за свою страну.
Разве что только колокольный звон не слышится в старых кинохрониках, заботливо удаленный от слуха цензорами, — а ведь звонили, звонили уцелевшие колокола в чудом уцелевших маленьких храмах, прославляя великое российское воинство, спасшеe мир!..
С волнением и воодушевлением трудно было сладить, даже самые отъявленные скептики испытывали в эти дни чувство гордости за свою страну и желание немедленно вернуться на Родину, чтобы строить вместе со своими соотечественниками светлое будущее. Общее для всех…
Алла Дворжицкая-Светланова вспоминает те дни в своем уже цитированном выше очерке «В августе сорок пятого».
В это время театр, в котором она служила, гастролировал по станциям Восточной линии. Артисты находились под присмотром японца, уполномоченного от Харбинского симфонического общества. И вот во время поездки пришла весть: Советский Союз объявил войну Японии.
«Какие тут гастроли! Еле добрался наш пустевший поезд до Харбина. Наш японец куда-то исчез. Мы вышвыривали вещи, прыгали из вагона, боялись, что сметет нас шквал. Японские солдаты с ходу занимали вагоны. На вокзале метались японцы, японки с детьми. Одни бежали к поездам, другие непонятно куда. Все было как во сне: непонятно, зыбко, тревожно.
…Что могут сделать японские власти с нами, русскими? Да все, что захотят! Мы, люди без гражданства, чужие везде — перелетные птицы, случайно зацепившиеся за этот бугорок. Говорят, что арестовывают мужчин, советских граждан. Мужа подружки моей, известного врача, арестовали. Слухи ползут, как струйки дыма, из дома в дом: а вы слышали?..
Капитуляция Японии свалилась на харбинцев всех национальностей опять же с ошеломляющей неожиданностью. Пошла я, ничего не ведая, в японский банк, где работал кассиром мой добрый знакомый армянин. Зашла в здание и оторопела. Весь большой зал был наполнен японцами. Все стояли на коленях. Застыла на месте. Услышала красивый, низкий скорбный голос, что-то говоривший по-японски медленно и торжественно. Японцы слушали в полном молчании. У многих по лицам катились слезы. Они их не утирали. Опомнилась, тихо вышла. На улице услышала, что это говорит японский император. Оповещает о капитуляции Японии.
События завертелись, как карусель. Сюда придут советские войска. Что они сделают с нами? Как отнесутся? Свои мы для них или ненавистные чужаки-эмигранты, враги?»
Вопросов было множество. От Родины ждали не только приюта, но и кары. И тем не менее радостно бросались навстречу советским войскам, взволнованно вслушивались в новую русскую речь, всматривались в черты лиц. Это была первая встреча с Родиной, от нее зависело окончательное решение…
«Наконец пришел и долгожданный день, — продолжает Алла Дворжицкая-Светланова, — в город начали входить части Красной армии… Новые слухи: вошли… идут… нас не трогают. Можно подойти, даже поговорить! Хлынули харбинцы на улицы, начали заговаривать с военными, знакомиться, звать их в гости.
Прибежала ко мне подружка Валя — взбалмошная, «без царя в голове» и затормошила: пойдем на улицу! Скорее! Там так интересно! Вышли на Китайскую. Я огляделась — все какое-то другое. Даже воздух. Исчезли хмурые лица. Будто светлый праздник с небес спустился. Сердце затрепетало! Увидела первых советских солдатиков! Пилотки, тяжелые кирзовые сапоги. Глаза голубые, серые, карие. Смотрят вокруг с интересом. Идут с чувством собственного достоинства. Да! Сразу почувствовали! Эти крепенькие, молодые, невысокого роста парни — солдаты победоносной армии…
Стояли с Валей на обочине, и вдруг остановилась рядом красивая большая черная легковая машина невиданной марки. Открылась дверца: «Девчата, хотите покататься?»
— Хотим! — заверещала Валя, прыгнула в машину, и я за ней. Вот они, первые знакомые. Их было двое. Сказали, что машина эта вывезена из Германии. Принадлежала самому Гитлеру. Разве вспомнишь, о чем говорили! Кажется, о городе расспрашивали. Мы были как наэлектризованные. Свои они нам? А мы им? Говорим на одном языке, а слова у нас разные. Мы привыкли к обращению: господин, госпожа, а их это смешит и удивляет. У них «товарищ». И к женщине относится, и к мужчине. Мы скажем — чиновник, а они — сотрудник. Мы — скамейка, а они — лавочка. У нас в лавочках торгуют, а не сидят. Ни имен, ни лиц, ни званий их не запомнила. Покатали нас, потом извинились, сказали, что им в часть пора».
И в этот же день произошла вторая встреча, которую в каком-то смысле можно назвать судьбоносной, потому что — кто знает? — неизвестно, что могло бы случиться с семьей Дворжицких, если бы не кинооператор Алексей Борисович.
Он отвез девушек домой и с тех пор стал иногда бывать у Аллы Дворжицкой-Светлановой. Однажды Алексей Борисович заметил в столовой на этажерке кипу журналов «Рубеж». Семья очень любила это харбинское издание, поэтому мать Аллы, практикующий врач, держала журналы именно в столовой, где пациенты обычно ждали приема. «Стал их листать и Алексей Борисович, — пишет Дворжицкая-Светланова, — и пришел в ужас. Мы совершенно забыли, что во время Второй мировой да и после нее в журнале постоянно появлялись карикатуры на Сталина. И лежали эти журналы на виду, как бомба замедленного действия.
«Что вы делаете, — почти кричал на нас Алексей Борисович. — Зайдет к врачу на прием наш солдат или офицер, увидит такую карикатуру! Да он перестрелять вас тут же может! И его оправдают! Уничтожьте сейчас же!»
Мы вырвали из журналов все опасные рисунки. Возможно, что уберег нас, непуганых и беспечных, от большой беды Алексей Борисович. Мы с ним встречались и дружили до его отъезда домой в Советский Союз».
Но доехал ли он до дома — неизвестно. Спустя несколько лет Алла Дворжицкая-Светланова, отправляясь на гастроли, встретила в поезде знакомого, который сообщил, что Алексей Борисович бесследно исчез в 1947 или 1948 году.
Этот небольшой рассказ актриса подтверждает важным свидетельством: с харбинцами советские солдаты и офицеры были гораздо доверительнее, чем между собой. Они говорили о многих вещах свободнее, откровеннее; охотно расширяли круг знакомств, вместе, большими компаниями ходили в китайские рестораны, на спектакли Харбинского драматического театра…
Сразу после того как Красная армия вошла в Харбин, была учреждена военная комендатура. Бюро по делам русских эмигрантов деятельно включилось в работу, помогая советским властям разобраться в обстановке. Руководителям бюро поручили составить для военного коменданта Харбина список тех, кто возглавлял какие-либо общественные организации. К работе над составлением списка подошли очень ответственно: не дай бог забыть кого-то!..
В один прекрасный августовский день все, чьи имена были в списке, получили приглашение на прием в шикарный японский Ямато-отель, расположенный на Вокзальном проспекте, в самом центре Харбина. Принаряженные, в приподнятом настроении, гости собрались в Ямато-отеле в ожидании чего-то очень хорошего.
