Из воспоминаний Евгения Александровича Рудаковского, бывшего учителя русского языка и литературы, отбывавшего в Озерлаге десятилетний срок:
«На бушлатах и телогрейках актёров тоже красовались номера, как и у нас, и была уже не артистка Леренс, а з/к АТ-389, не старший бухгалтер Рудаковский, а з/к АБ-639. Как автомобили!
Обращение надзирателей резко изменилось. Вместо окрика по фамилии уже слышишь: „Эй, ты АБ-639, подь сюды!“ Как и всех, актёров запирали в бараках в 23 часа. А на ночные репетиции выводили строго по разрешению и по спискам под охраной и надзором вохровцев. Всё это отразилось, конечно, на общей атмосфере „жизни“ всех нас, и актёров, и работяг, и придурков.
Это было в 1950 году во время переименования Тайшетлагеря в Особый закрытый лагерь № 7 — Озерлаг.
Среди зэков много было актёров, певцов, музыкантов. В недрах ГУЛАГа возникла идея собрать зэков-актёров в культ-бригаду. В осуществление этой идеи по нарядам ГУЛАГа стали этапами стягивать со всей Тайшетской трассы актёров.
Великим подарком в этих новых условиях нашего заключения было появление с очередным этапом Лидии Андреевны Руслановой. Прибыла она с трассы лагеря в бушлате с номером на спине, но вместо зэковского треуха, в который облачались и мужчины и женщины, на голове и плечах её был кашемировый цветастый платок.
Мне пришлось на вахте оформлять документы Руслановой по лагерным законам бухгалтерии. Надо было принять аттестат с места этапирования на право питания в другом месте, сличить ведомость вещевого довольствия с фактическим наличием. Надо было подвергнуть Русланову „шмону“.
Я сгорал со стыда, участвуя вместе с надзирательницей в этой унизительной процедуре. Помню, Лидия Андреевна выручила меня. Она сказала: „Товарищ старший бухгалтер (я действительно был её товарищ, в таком же бушлате, с таким же номером на спине), вы почему тушуетесь и краснеете, делайте то, что вам велят“. Так я познакомился с Лидией Андреевной, жемчужиной русской песни, на вахте лагпункта 048 в момент унизительного „шмона“.
Она была помещена в единственный женский барак вместе со всеми актрисами культбригады. Вместо нар здесь были топчаны, но решётки, козырьки и параши были, как и во всех бараках. Она была зачислена в нашу культбригаду, но получила право на собственную афишу. Очень быстро она объединилась с молодым талантливым баянистом зэком Сушко. Помню, мы, лагерники, особенно интеллигенция, восторгались их репетициями. В их репертуаре не было дежурного, сиюминутного, в их песнях звучали русская удаль, грусть, любовь, радость.
Первый раз слушать Русланову лагерная знать решила без заключённых. В день концерта нас досрочно заперли в бараках-тюрьмах. Ещё ярко светило заходящее весеннее солнышко, а мы уже изнывали в барачной вони и смраде. Сквозь оконные решётки и щели в козырьках (козырьки эти делали сами столяры-зэки, с изобретательностью умудряясь сохранять щели) мы смотрели, как чинно шествовали по зоне к клубу управленцы, вольнонаёмные заводчане. Появился начальник Озерлага полковник Евстигнеев, его замы Крылов, Цивилёв, Блувштейн, Чернобыльский, Смолин. Разодетые в шубы и шелка шли их жёны, замыкали шествие телохранители-надзиратели.
Вся лагерная знать заняла скамьи клуба, в который была спешно после ужина переоборудована столовая. Грязные столы свалены в угол. Расставлены скамьи, на которых недавно сидели „нечистые“ зэки. Свои замазанные и засаленные следы они тщательно соскоблили ножами, вымыли горячей водой с содой. Пол также был надраен, как на палубе корабля.
Русланова была в бараке. За ней явился начальник режима и вежливо сказал:
— Лидия Андреевна, вас ждут в зале клуба.
Такая вежливость была естественной. Всё же начальник режима хотя и вольный и военный, но только старший лейтенант, а Русланова хоть и заключённая, но в прошлом генеральша и в прямом и в переносном смысле. Жена боевого командира-генерала Крюкова. А среди озёрной знати генералов пока не было. Поговаривали, что им вскоре станет наш душитель Евстигнеев, но не стал, грянул 1953 год.
— А кто меня ждёт? — спросила Русланова.
— Как кто? Вы же знаете, товарищ Евстигнеев и сотрудники Управления.
— Ну вот что! — промолвила Русланова. — Скажите вашему Евстигнееву, что петь я ему не буду до тех пор, пока все бараки зоны не будут открыты. В вашем клубе я буду петь только в присутствии моих братьев-зэков.
Разгневанный начальник режима доложил Евстигнееву. Замешательство… Совет с замами… И Евстигнеев со своей свитой покидает клуб. Концерт Руслановой отменяется в угоду режиму. Но тут взбунтовались жёны знати. Слышались их крики (в нарушение лагерного режима): „Даёшь Русланову!“
И Евстигнеев уступает воплям жён, разрешает открыть несколько ближних к клубу бараков по числу свободных мест в клубе. Русланова согласилась на этот компромисс, но с условием, что все бараки на время концерта должны быть открыты.
Зэки толпами ринулись в клуб. Кто попроворнее, заняли места, большинство стояло сзади, в проходах. Не обошлось без давки, всё же пара тысяч.
Не попавшие в клуб зэки облепили окна, толпы стояли у раскрытых дверей, тоже желая услышать Русланову хотя бы издали.
И вот открылся занавес. На подмостки сцены вышла сияющая Русланова в русском нарядном костюме, в шали. Это было исключением в лагерном режиме. Русланова должна была, по замыслу Евстигнеева, выйти на сцену с номером на спине, но „строптивая“ певица отвергла это издевательство и вышла на сцену в платье-костюме, переливавшемся блёстками. Её одеяние по лагерным меркам было великолепно.
Многие из нас впервые слушали Русланову. Всех она очаровала, все были влюблены в её голос, в её русскую удаль, каждая песня вызывала гром оваций. А когда в заключение она спела свои „коронные“ „Валенки“, то восторг и ликование не поддаются описанию. По окончании концерта мы унесли её на руках в барак под окрики начальства режима и главного сатрапа и цербера-надзирателя Зубкова.
Назавтра изобретательная Русланова ещё раз решила покуражиться над угнетателями. Найдя начальника режима, она потребовала:
— А ну-ка, старший лейтенант, довольно мне есть вашу баланду, достаньте-ка мне самовар, только медный, с блеском.
И что вы думаете, нашёл и принёс из-за зоны самовар начальник режима. Лидия Андреевна пригласила на чаепитие и меня. Постарался Книгин, появились пряники, кусковой сахар, банка маринованных грибов, банка малинового варенья. Здесь, за чашкой чая, в бараке, без глаз надзирателей, опять же и в нарушение лагерного режима, Лидия Андреевна поведала свою историю. Получила она 10 лет по статье 58–10 в основном из-за своего мужа, генерала Крюкова, а генералу влепили 25 лет якобы за какую-то неудавшуюся военную операцию. Русланова ездила по фронтам, пела солдатам, воодушевляла на бой за Родину и за Сталина. Она была любимицей солдат, как и Шульженко. Только судьбы у них сложились по-разному.
Поведение Руслановой вызвало немедленную реакцию полковника Евстигнеева. Личным приказом он выдернул её, вопреки наряду ГУЛАГа, из нашей культбригады и отослал в тайшетскую глубинку на лесоповал, где уже тогда, в 50-е годы возводился БАМ, его первый участок Тайшет — Лена. И начинали БАМ не комсомольцы-добровольцы, как пелось в песнях, а тайшетские узники, в том числе Лидия Андреевна Русланова.
