К этому времени Австрия вновь стала независимым государством, а у нас в лагере австрийцы занимали целый сектор. На их бараке красовалась написанная от руки вывеска: «Только для австрийцев, имперских немцев просим не беспокоиться». Конечно, все мы воспринимали это как оскорбление, впрочем, именно так и был задуман этот демонстративный жест, поэтому мы демонстративно проходили через «их» территорию, и не думая соблюдать навязываемые австрийцами правила. Во-первых, нас было несколько тысяч, а их несколько сотен, во-вторых, не следовало бы забывать, что и Гитлер был, между прочим, австрийцем. Но сформировались уже две разные футбольные команды, австрийская и немецкая, сражавшиеся на усыпанном гравием поле в центре лагеря. Желающих поглазеть на эту игру было хоть отбавляй, и, надо сказать, на «трибунах» было неспокойно.
В июне тысячу человек наших специальным поездом переправили через Техас, через Колорадо на север штата Монтана. Это было самое настоящее путешествие, длившееся целых три дня. Наш лагерь располагался рядом с городком Лорел на берегу реки Йелоустоун, неподалеку от города Биллингс. Из лагеря были видны заснеженные вершины гор Йелоустоунского национального парка. Каждый день нас группами посылали на прополку сахарной свеклы, которой были заселены необозримые поля. В этой местности проживало много фермеров немецкого происхождения, не успевших позабыть родной язык. Всем нам выдали мотыги с ручками, длина которых не превышала тридцати-тридцати пяти сантиметров — просто так, чтоб работа медом не казалась. Надо сказать, компании по возделыванию сахарной свеклы шли на все уловки, лишь бы ухудшить нам условия труда. Так, по их инициативе была введена шестидневная рабочая неделя вместо обычной пятидневной, были урезаны рационы. В результате несколько человек наших потеряли сознание прямо на поле, и лишь наша решимость заставила компанию вновь пойти на выдачу относительно приемлемых рационов.
Как только сезон прополки кончился, нас снова на поезде повезли через Айдахо, через Орегон и реку Колумбия, через Редвуд-Форест в северную часть Калифорнии в лагерь для военнопленных в городе Виндзоре, недалеко от Сакраменто. Лагерь живописно расположился среди зеленых холмов. Мы жили в удобных палатках по шесть человек, кроме коек в них стояли стол и стулья. Питание было просто великолепным, и порции невероятно большими. Мы добросовестно работали, собирая хмель, или на фруктовых плантациях. Оставалось время и для спорта, и для занятий в драмкружках, и для игры в шахматы. Значительная помощь оказывалась и местным отделением YMCA[30], организации, которой я благодарен и поныне.
Были дни, когда нас не посылали на работы, и это, как правило, ни к чему хорошему не приводило. Мы были молоды, полны сил, энергия переливалась через край. Из чистой скуки, как мне кажется, одного нашего коллегу-пленного по фамилии Фишер осенила блестящая идея. Он рассуждал так: порт Сан-Франциско в двух шагах, оттуда корабли отплывают во все страны Латинской Америки, а там, если судить по слухам, немцам всегда рады. И мы, трое, тоже из-за скуки решили присоединиться к нему, воображая, как через Анды откуда-нибудь из Чили переправляемся в Аргентину. Все, что этот Фишер смог раздобыть, были ножницы для резки колючей проволоки, скорее всего, именно они и подвигли его на побег из лагеря.
Настала ночь побега. Американцы-охранники, как всегда, спали, и наша бравая четверка вскоре очутилась на свободе. С собой мы прихватили самое необходимое — еду, полотенце, мыло и так далее. Три мили мы одолели пешком до рассвета, потом решили отоспаться в лесополосе. Все это мероприятие отдаленно напоминало уже пережитое мною пару лет назад западнее Сталинграда. Мы наперебой уверяли друг друга, что слаще свободы нет ничего на свете, и все удивлялись, как это мы раньше не додумались смыться из этого опостылевшего нам лагеря. Проснулись мы около полудня и решили далее следовать поодиночке к деревне или поселку, который заметили из лесополосы — необходимо было выяснить обстановку. Оставив пожитки в лесополосе, мы отправились в путь. Поскольку на нас были рабочие комбинезоны, никто особого внимания на нас не обращал. Мне до сих пор непонятно, как это мы, зная от силы пару слов по-английски, собрались «выяснять обстановку».
Когда я вернулся в лесополосу, была страшная жара. К моему изумлению, около наших сумок дежурили двое полицейских. Они с любопытством, без следа неприязни взглянули на меня и, даже не поднимаясь, пригласили усесться и меня. Когда по очереди прибыли и остальные из нашей четверки, их приняли столь же спокойно, как и меня. Один из полицейских рассказал, что местные дети нашли в лесополосе наши вещи, потом позвонили в лагерь, а там толком и не знали, где мы, во всяком случае, хватиться нас не успели. Когда мы вернулись в лагерь, нас подняли на смех, причем не только американцы, но и соотечественники. Когда мы предстали пред ясные очи коменданта лагеря, он о побеге не спрашивал, его интересовала главным образом пропажа ножниц для резки проволоки и поврежденное проволочное ограждение, которое, как он пояснил к нашему сведению, являлось ни много ни мало собственностью федерального правительства. За все про все мы схлопотали трое суток ареста. Так что Анды с Аргентиной должны были обождать нашего прибытия, а я раз и навсегда решил больше не знаться с этим Фишером.
После того как урожай в Калифорнии был собран, мы вернулись опять в Монтану и попали в лагерь вблизи Хардинга. Нас возили на работу чуть ли не на канадскую границу и на юг, в штат Вайоминг, дергать сахарную свеклу. Наш лагерь был расположен неподалеку от реки Литл-Бигхорн-Ривер, знаменитой тем, что здесь находится историческое поле битвы «Бой Кастера» (парк-музей в штате Монтана, на месте гибели отряда Дж. А. Кастера). Иногда нам выпадало работать в индейских резервациях, и все романтические представления, навеянные прочитанным о Виннету и последних из могикан, вмиг улетучились под впечатлением суровой реальности — степени деградации американских индейцев. Среди них процветало пьянство, антисанитария, свирепствовали болезни, в общем, налицо были признаки вырождения.
Когда запланированный объем работ был выполнен, нас отправили к мексиканской границе в небольшой рабочий лагерь неподалеку от Каса-Гранде, типичного испанского городка, где-то на просторах Аризоны. Лагерь окружали скалы причудливой формы, выраставшие из поросших кактусами песков. Отсюда нас гоняли на уборку хлопчатника на плантации, расположенные южнее, вдоль течения Рио-Гранде.
Хотя расизм был неотъемлемой частью нашего воспитания, в чисто практическом аспекте нам редко приходилось выступать в роли расистов. Я, например, вырос в бедной рабочей среде. В Каса-Гранде мы были единственными представителями белого населения среди сборщиков хлопка, остальные были либо чернокожие американцы, либо пришельцы из-за границы — с ними, как правило, не церемонились, и регулярно им недоплачивали.
Для нас условия проживания и питание были вполне приличными, но однажды нам нанесли удар в спину. Это произошло с назначением на должность коменданта лагеря нового человека. Первым делом он выстроил весь лагерь и произнес спич по-английски, который фразу за фразой был переведен для нас на немецкий. Он заявил, что он — еврей и что гордится этим. Его родственники стали жертвой нацистских преследований, прошли через концлагеря, и теперь он несказанно рад, что может отомстить за выпавшую на их долю несправедливость, иными словами, отыграться на нас, немцах. Он лично проследит за тем, чтобы мы получали тот же рацион, который выдавался заключенным немецких концлагерей, соответственно вырастут и ежедневные рабочие нормы. Больше никакого спорта, никакого там музицирования или шахмат, все музыкальные инструменты будут изъяты, оплата труда приостановлена, помещения для умывания будут на замке, на весь лагерь он оставит лишь один-единственный фонтанчик для питья. Что касалось меня, я мог понять подобную позицию и не обвинял его тогда, не обвиняю и сейчас. В особенности если взглянуть правде в глаза.
