Его уважают также как писателя, обладающего даром глубокого проникновения в суть проблемы полководческого искусства. В этой связи не мешает вспомнить, что Эрвин Роммель в своих кампаниях всегда имел при себе книгу лекций Уэйвелла, хотя Гудериан, похоже, едва ли испытывал необходимость в иностранном наставнике – за исключением, пожалуй, Фуллера. Тем не менее, критерии Уэйвелла вполне применимы при оценке Гудериана как великого полководца, даже если эти критерии требуют адаптации, поскольку, командуя крупными группировками, Гудериан принимал самостоятельные решения лишь по необходимости и при этом обходил противоречащие его намерениям приказы высшего начальства.
Гудериана следует оценивать по его склонности к самостоятельным, неортодоксальным действиям, а не по меркам его более послушных современников, с которыми он так часто вступал в разногласия. Гудериан являл собой редкое сочетание человека, способного неустанно вырабатывать идеи и с неукротимой энергией реализовывать их. Никакой другой полководец Второй мировой войны – и мало кто в истории – смог внести такие глубокие изменения в военное искусство за такое короткое время и вызвать столько споров после своей смерти. И, следовательно, вопросы об этом необычном генерале, требующие ответа, касаются влияния, которое оказала его неортодоксальность (если это можно назвать неортодоксальностью) на события. Ждут ответа и вопросы о здравом смысле и стабильности его характера. Кем был он – пророком или эмпириком, простым техником или гением? Если учесть, что его профессия предполагает строгую дисциплину и стандартное поведение, то можно ли заклеймить Гудериана как инструмент негативной дезинтеграции или же превозносить как предвестника нового типа единоначалия? Создав унифицированные танковые войска в германской армии, не стал ли он причиной раздробления внутри этой же армии? Или же, выковав систему, аналогичную первой попытке создания консолидированных сил обороны, он создал условия, ликвидировавшие бремя долгой, изнурительной войны, подобной той, что закончилась в 1918 году, и сделавшие возможным ведение быстрых кампаний, не приводящих к перенапряжению экономики?
Если брать критерии, по которым Уэйвелл оценивал полководца, существует обилие доказательств, подтверждающих наличие у Гудериана стратегической проницательности. Уверенный удар в тыл всей польской армии у Брест-Литовска в завершающей фазе «Больших маневров» сентября 1939 г. был выполнен с таким талантом, что результаты превзошли все ожидания вышестоящего командования. Гудериан показал, что пятнадцать лет, потраченные на теоретические разработки и их практическое применение на учениях, не пропали зря. Рывок к Каналу после форсирования Мааса в мае 1940 г., а также самоубийственный жест Гудериана – заявление об отставке, последовавшее после того, как ему не позволили реализовать свои намерения, – являются подтверждением, что его концепция механизированной войны имела стратегическое значение, выходившее далеко за рамки военной повседневности. Целые нации склонились перед системой, основанной на элитных принципах, в историческом плане составлявших суть ортодоксии. Захватывающие дух темпы наступления на Смоленск и по Украине летом 1941 года, а также искусное маневрирование скудными резервами, которое привело к выдающейся серии окружений, были еще одним доказательством умения Гудериана чрезвычайно эффективно использовать наличные силы, обходиться тем, что имеется, – пусть даже в конечном счете это привело к тому, что он нажил себе новых могущественных врагов. Примером стратегической компетентности в операциях отступления может служить задержка русских у ворот Варшавы в августе 1944 года – тогда Гудериан блестяще распорядился весьма ограниченными резервами и восстановил фронт после разгрома немцев в Белоруссии и их беспорядочного отступления.
Опять-таки, грамотное тактическое руководство частями и соединениями, в начале каждой кампании уступавшими в численности противнику, и умение скрытно сосредоточить в нужном месте войска, достигнув подавляющего превосходства, ставят Гудериана в один ряд с великими полководцами. Хотя стратегический план прорыва через Арденны в Северную Францию принадлежит Манштейну, именно Гудериан оказал решающее влияние на верховное главнокомандование, заявив, что проход огромной массы механизированных соединений по сложной местности вполне реален (совершенно оригинальная концепция для того времени). Именно благодаря его довоенным разработкам это смог осуществить не только его корпус, но и вся германская армия, ведь он создал уникальные тыловые и коммуникационные системы, позволявшие механизированным войскам действовать автономно до пяти дней и оперативно реагировать на приказы начальства. Без этой отлаженной системы ничего бы не получилось.
Тактика, которую немцы с таким успехом использовали в течение всей Второй мировой войны, была отработана до мелочей в ходе довоенных учений всех уровней. В этой связи Гудериан также удовлетворяет требованиям Уэйвелла. На какой бы уровень – отделение, взвод, рота, батальон или более крупные формирования – не направлял Гудериан свой творческий ум в поисках инноваций и повышения эффективности, везде достигались новые высоты совершенства. Он не только мечтал, изучал и синтезировал, но создавал практические организации, облекал свои идеи в четкую фразеологию, олицетворившую его несокрушимый энтузиазм и чувство практической цели. Он был вездесущ, инструктор и руководитель боевой подготовки слились в нем воедино, в полководца, рационализировавшего новые методы таким образом, что оставалось достаточно времени для решительной борьбы с теми влиятельными людьми, кто либо в действительности, либо в его воображении стоял поперек дороги в будущее. Гудериан обладал удивительной способностью выжимать из войск все самое лучшее, заставлять выкладываться на полную катушку. Он умел требовать и от своего начальства. Ярче всего это проявилось во время наступления по Украине в августе и сентябре 1941 года, когда были опровергнуты утверждения тех, кто говорил, что Гудериан «не дорожит людьми». Штабные офицеры и адъютанты вспоминают о своем генерале с глубочайшим восхищением и любовью, однако это не значит, что они были слепы к его недостаткам. Ведь проблемы Гудериана создавались им самим почти столь же часто, как системой или противником. Его начальники штабов временами не могли за ним уследить и принять к исполнению его приказы, отданные на значительном удалении от штаба. Вальтер Неринг, один из самых способных штабных работников, сказал мне: «Его мысли убегали далеко вперед и иногда приходилось возвращать его назад, и хотя он мыслил очень глубоко, иногда был способен действовать необдуманно». То же самое можно сказать о тактических способностях Роммеля – но не его интеллекте.
А что же солдаты, лица которых загорались воодушевлением в его присутствии? Они знали, что с этим генералом не пропадут. Несмотря на то, что Гудериан порой требовал от них невозможного, они не держали на него зла, считали своим, потому что он действительно сражался на их стороне так, как очень немногие высокие военачальники. Во время войны (возможно, даже больше, чем в мирное время) солдат трогало его искреннее участие, без которого немыслим настоящий полководец. Главным стимулятором его недовольства высшим руководством Германии являлось убеждение, что любимой родиной и солдатами танковых войск повелевает некомпетентность.
