И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом, По осени трагической ступая, В тот навсегда опустошенный дом, Откуда унеслась стихов сожженных стая.
Стихи пронзительно любовные, но ничто в них не выдало происшедшего между двумя бросившимися друг к другу людьми. Анна утверждала, что Берлин был последним из тех, кто оставил след в ее сердце. Когда самого Берлина спрашивали о том, было ли у них что-то с Ахматовой, он говорил: «Я никак не решу, как мне лучше отвечать…» — изящный выход из положения. Анна же отрицала все, однако сборник «Цветет шиповник» посвятила Берлину и в «Поэме без героя» отвела ему роль Гостя из будущего, близкой души, данной ей судьбой. Впрочем, это так искусно зашифровано, что подозревать можно и Берлина, и Гаршина. Однако, как считала Ахматова, встреча с Исайей имела для нее самые зловещие последствия.
Глава 6
«Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх». А.А.
В сентябре 1946 года вышло постановление ЦК КПСС «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Журналы клеймились за то, что предоставляют свои страницы двум идеологически вредным писателям — Зощенко и Ахматовой. Меньше чем через месяц Ахматова была исключена из Союза писателей, лишена продовольственных карточек, а ее книгу, находившуюся в печати, уничтожили.
По словам Ахматовой, многие писатели, намеревавшиеся по окончании войны вернуться в Россию, после этого постановления решение свое изменили. Таким образом, как полагала она, постыдное постановление стало началом холодной войны. В этом Ахматова была убеждена так же незыблемо, как и в том, что саму холодную войну вызвала ее встреча с Исайей Берлиным, которую она считала роковой, имеющей космическое значение. Не сомневалась Ахматова и в том, что все дальнейшие неприятности ее семьи также спровоцированы явлением Берлина. Это не мнительность — это особое поэтическое мировосприятие частных событий в сочленении с глобальными, космическими. Почти все ее личные поэтические драмы, ставшие предметом поэзии, связаны с высшими силами, управляющими Вселенной. Это укрупняет масштаб события, сводит в единоборстве человека и его судьбу, земное и божественное. Но иногда великая Ахматова все же переходила границу, преувеличивая свою роль в мировой истории.
Убежденность Ахматовой в причине гонений весьма сомнительна. Конечно, контакты с Берлиным не украсили «патриотический облик советской писательницы». Но основы холодной войны лежали далеко в стороне от лирической связи «двух одиночеств». Истинный смысл постановления крылся в стремлении урезонить поэтессу, получившую невероятную популярность в послевоенные годы. На выступлениях Ахматовой и Зощенко собирались толпы жаждущих. Ахматову, оказывается, не забыли не только «обломки прошлого» — ее стихи пришлись по душе новому поколению, не «западавшему» на ура-патриотические фальшивки. Такая популярность литераторов из интеллигенции вовсе не радовала ни их конкурентов из рядов «новой поэзии», ни идеологических наставников, ратовавших за приоритет пролетарского искусства над «отголосками постыдного прошлого».
Постановление, в сущности, означало «гражданскую смерть» — лишение пособий, возможности печататься, выступать, всяких иных привилегий и вывод из членов СП СССР.
К чести Ахматовой, надо сказать — она не была столь женственна, чтобы закатывать истерики в кабинетах начальников СП, падать духом, восставать против очевидного. Не была и столь наивной, чтобы обращаться в качестве защиты к гласу общественности или влиятельных знакомых. Презрение к власти и самоуважение ожесточали ее, а вместе с ними росло желание работать, несмотря на запреты и удушающую блокировку писательских возможностей. Дух противоречия, частенько мешавший приспосабливаться, оказался полезным оружием в «смирительные» времена. Заткнули рот? Так надо погромче «кричать» — в избытке бумага, жадна и восприимчива память. Анна Андреевна, как всегда в тяжелые моменты, переживала творческий подъем. В это время она с увлечением работала над своим центральным произведением — «Поэмой без героя», для которой собирала многое из того, что копилось в подвалах памяти. «Досье» на «кровавых палачей» все росло…
Муж Вали Срезневской, профессор-психиатр Военно-медицинской академии, погиб на фронте еще в 1942 году. А в 1946 году В. С. Срезневскую арестовали.
— Что случилось? — выспрашивала ошарашенная Анна Андреевна соседку Вали.
— А ничего. Пришли ночью, забрали. Все обыкновенно. Хорошо, дочку оставили. Она мне и сообщила: «Сказала мать что-то не то, вот кто-то и стукнул».
Анна задумалась: у кого узнавать про Валю, куда ее дело развернется?
Осудили Срезневскую на семь лет лагерей, все эти годы Анна через дочку передавала подруге деньги и посылки. Валерия Тюльпанова-Срезневская была одной из самых близких людей для Ахматовой. «На земле только три человека говорят мне «ты»: Валя, Ирка и младшая Акума» (Валя — В. Срезневская, Ирка — Ирина Пунина, младшая Акума — Анна Каминская), — утверждала Анна Андреевна.
С 1949 года Анна Андреевна активно втянулась в переводы — корейские поэты, Виктор Гюго, Рабиндранат Тагор, письма Рубенса… Раньше она отказывалась переводить, считая, что ничтожная подсобная работа отнимает время от собственных стихов и унижает достоинство поэта. Теперь переводить взялись самые уважаемые Ахматовой люди. Пришлось и ей «впрячься» в нелюбимое дело — оно давало и заработок, и относительно официальный статус. А в издательствах поклонницы поэзии Ахматовой старались принять ее работу и оплатить по высшему разряду.
