Напьер провел у постели больного около часа. Первым делом он потребовал, чтобы в камине развели огонь и закрыли всё окна и двери. Как только в спальне сделалось жарко, он снял с кровати все простыни и раздел самого Грэшема донага.
— Теперь его нужно вымыть. Пусть принесут горячую воду и мыло, — распорядился он, после чего обратился к Джейн и Маниону: — Я прошу, чтобы вы поняли одну вещь. Полагаю, вы сильная женщина, судя по тому, что вам пришлось пережить на реке. Иногда, когда человек попадает в воду и какое-то время не дышит, с его мозгом происходят странные вещи. Такое впечатление, что его покидает все на свете — способность мыслить, способность отвечать за свои поступки, он словно перестает быть самим собой, а его мозг следит лишь за тем, чтобы тело выполняло свои основные функции. И я не могу гарантировать вам, что такого не произойдет с вашим мужем. Вы должны быть готовы ко всему.
— Это все? — спросила Джейн упавшим голосом.
— О, если бы! Во-первых, вот это. — И он достал две коробочки с мазями: одна с белой, другая с коричневой. — Каждый вечер, в девять часов, кладите ему на кончик языка вот такое количество лекарства… Обязательно следите за тем, чтобы ваш муж не выплюнул даже малой толики. Мазь сама растворится во рту. Главное, чтобы дозу он получал регулярно, строго по часам и полностью.
— Что это? Уж не рог ли единорога? — поинтересовался Манион, охочий до экзотических снадобий.
— Нет, — резко ответил Напьер. — Первая приготовлена из плесени, растущей в сырости на коре некоторых деревьев. Вторая представляет собой особое сочетание корней и трав.
— Наверное, как корень мандрагоры, — не унимался Манион. Он слышал, что мандрагора вырастает в тех местах, где мужчина изверг на землю свое семя. Говорили также, что она кричит, когда ее пытаются выкопать. Напьер не удостоил его ответом: вместе этого он давал дальнейшие указания. Больного следовало держать в тепле, однако каждый час протирать влажной тканью. И еще нужно постоянно вливать ему в рот говяжий бульон.
— Большую часть он будет извергать с рвотой, но кое-что задержится в желудке. Кладите ему в рот по крошке пшеничного хлеба, но следите за тем, чтобы она не попала в дыхательное горло. Пусть она будет у него во рту, пока не растворится. Давайте также ему мед и сласти. Любую здоровую пищу, которая быстро растворяется. — Напьер посмотрел на больного и задумчиво сказал: — По всей видимости, ему кажется, будто он умер. Смерть еще не забрала его к себе, но непременно сделает это, если сэр Генри слишком надолго задержится возле ее дверей. Нам, простым смертным, никак не достучаться до сознания того, кто там стоит. А вот обоняние — сильное чувство, и запахи ваш муж в состоянии улавливать. На какой из них он особенно сильно реагирует?
— Мои духи, — смущенно ответила Джейн, потупив взор.
— Свежий хлеб и бекон, жаренный на вертеле, — поспешил добавить Манион. — А еще хорошее вино…
— Музыка! — воскликнула Джейн. — Он обожает музыку!
— В таком случае капайте ему на подушку ваши духи, — ответил Напьер, — и пусть в его комнате играет музыка. Да, полчаса музыки, полчаса тишины. Держите в комнате свежий хлеб. Жарьте бекон. И молитесь.
— Мой муж не верит в Бога, — ответила Джейн. Страшное признание, за которым могло последовать не менее жуткое наказание. Однако она верила этому странному педантичному человеку.
— Зато Бог наверняка верит в него, — с улыбкой ответил Напьер и вздохнул. — Ваша милость, если вы позволите, я останусь при сэре Генри, пока он не выздоровеет.
* * *
Так начались их бдения. Джейн проводила у постели мужа почти все время. Лишь когда усталость начинала брать свое и она буквально валилась с ног, ее сменял верный Манион. Несколько часов благословенного сна, и Джейн вновь спешила к постели больного. По совету Напьера к Грэшему несколько раз приводили детей.
— Дети сильнее, чем мы о них думаем, — сказал врач. — Они живут в мире, который не понимают, и это непонимание постоянно порождает в их душах страх. Чем чаще они — в разумных пределах, разумеется, — сталкиваются с реальной жизнью, тем меньше в них страха. Чем меньше в них страха, тем смелее они станут, когда вырастут.
«Не многовато ли они уже узнали?» — спрашивала себя Джейн, когда перед ее мысленным взором возникали сцены пережитого ужаса.
— Тот человек был ублюдком? — спросил ее как-то раз Уолтер, вспомнив слова Грэшема.
— А что такое дурная болезнь? — невинно поинтересовалась Анна.
Внешне ни один из детей не выказывал признаков потрясения, однако оба предпочитали не заговаривать на эту тему. Джейн попросила слуг, чтобы те ненавязчиво расспросили их, но сын и дочь упорно молчали. После подобных расспросов Анна как-то раз проснулась ночью с криком, и Джейн решила оставить детей в покое. Телесные раны заживут быстро, душевные затянутся со временем, но никогда не заживут полностью, с грустью подумала она. Ни ее собственные раны, ни раны ее детей.
Бдения продолжались. Мазь, которую Напьер велел давать больному, кажется, подействовала. Во всяком случае, краснота вокруг раны в предплечье спала. Сломанная нога также потихоньку срасталась. Но сам Грэшем по-прежнему сохранял неподвижность: дыхание едва уловимо, глаза закрыты, лицо — отрешенная маска.
* * *
Если кто и выиграл в этой ситуации, так это Манион. Рядом с постелью Грэшема он устроил настоящую кухню — на вертеле с веселым шипением жарился бекон, нос щекотал аромат свежеиспеченного хлеба, не говоря уже о вине. Вино Маниону приносили для того, чтобы сэр Генри обонял его аромат. Но коль бутылка открыта, что еще остается? Разве только осушить ее до дна. А стоило Маииону опорожнить бутылку, как он заваливался спать где-нибудь в углу, и тогда стены комнаты сотрясал могучий храп. Для Джейн постоянное присутствие Маниона стало столь же естественным, как небо над головой, она даже не будила его.
— Самое опасное время — это раннее утро, — с самого начала предостерег ее Напьер. — В эти часы я бы советовал вам не отходить от него. Говорите с ним. Понимаю, вам будет нелегко, и все же говорите.
* * *
Была половина третьего. И Лондон, и их дом были объяты сном. Лишь пламя свечи давало дрожащий неверный свет. С минуты на минуту придет слуга, чтобы подбросить в камин угля. Где-то через час, крякнув, проснется Манион, увидит, что уснул в углу, начнет извиняться. Она, конечно, не станет даже его слушать, лишь отойдет в сторонку, чтобы ополоснуть лицо, а может, даже сумеет урвать несколько часов спасительного сна. Затем постепенно проснется и весь дом, и лишь для ее мужа утреннее пробуждение ничего не значит, словно он лишен и зрения, и слуха. Он лишь лежал на постели и еле слышно дышал.
И Джейн заговорила с ним. Она рассказала мужу о том, что случилось в их доме. О том, как глупый поваренок добавил в мясной пирог сахару вместо соли и как рассердился на него повар. О том, что родители Юного Тома подхватили лихорадку, которая, казалось, вот-вот сведет их обоих в могилу, и что бедняга Том разрывался между ними и своим любимым сэром Генри. О том, что в городе трудно купить хорошее свежее мясо, а которое есть — слишком дорого, а вчера молоко принесли уже кислым, хотя крестьянин клялся и божился, что оно только-только из-под коровы. Наверняка какая-нибудь старая ведьма сглазила его стадо. Во всяком случае, именно это прохиндей заявил в свое оправдание.
