Я чуть не плакала, читая эти слова, с ужасающей ясностью говорившие, что между нами в самом деле все кончено. А Флориан – было ли ему тяжело их писать? Я достаточно хорошо его знала, чтобы догадаться, что он долго размышлял над формулировкой и остановил свой выбор именно на этой, потому что она была единственно честной: все кончено и пора перестать питать иллюзии.
Я показала это письмецо Катрин, которая посмотрела на меня с печальной гримаской и крепко обняла, а Ной тем временем, стоя рядом, говорил: «Вот нам тебе никогда не придется отдавать ключи, Жен», – почти рыцарским тоном.
– Когда пойдешь? – спросила меня Катрин. Я зашла к ней перед визитом к Жюли Вейе на ланч с обильными возлияниями и заодно дала указания Никола, который обещал заняться вином и коктейлями на моем новоселье.
– Завтра, – сказала я. – Завтра все будет сделано.
Я хотела было пойти туда после психотерапевта, чтобы новоселье стало настоящим началом новой жизни: Флориан и наша история остались позади, а мои ножи заняли место на новой кухонной стойке. Но я струсила: мне не хотелось ничем омрачать этот солнечный день и мою бившую ключом энергию.
– Я пойду с тобой, – пообещала Катрин, и я, кивнув, удалилась легким шагом. Завтра, повторяла я про себя. А сегодня будем праздновать, пить и встречать новую жизнь.
Пили много, что да, то да!
Человек пятнадцать в большой сдвоенной комнате моей новой квартиры болтали со стаканами в руках, греясь в лучах солнца, на том самом ковре, который мы с Максимом так хорошо обновили неделю назад. Тут были мои родители, Жозиана и Одреанна, которая находила мою квартиру, мой квартал и даже мою жизнь самыми «классными» на свете.
– Типа это точно, что, когда мне исполнится восемнадцать, я буду жить на Плато? – спросила она уже раз двадцать, а отец в ответ поддразнивал ее, говоря, что купит ей к совершеннолетию прекрасный кондоминиум у станции метро «Монморанси». Моя мать смотрела на них, снисходительно улыбаясь, и с тревогой косилась на розовые стринги, выглядывавшие из-под джинсов Одреанны: эта деталь женской одежды явно вызывала у нее недоумение.
Расположившись за кухонной стойкой в углу большой комнаты, Эмилио и Никола смешивали невероятные коктейли (бейлис, водка и мятный ликер у Никола, текила, мелисса и мякоть манго у Эмилио), которые никто, раз попробовав, не хотел пить, и стаканы так и копились на стойке. Только домовладельцы, идеальная пара, – вежливость не всегда идет на пользу! – потягивали их с одобрительными минами, которым никто не верил.
– Как ты думаешь, через сколько времени Эмилио начнет клеить женщин? – спросила меня Катрин.
– Уже начал, – ответила я, указав подбородком на Эмилио, который воспевал идеальной жене моральные и политические добродетели своей страны.
– Он вправду думает так, как говорит? – спросила моя мать, подойдя к нам со своим неизменным полстаканом вина в руке.
– Я бы сказала, что да, – ответила я. – Вообще-то, я думаю, ему так хочется в это верить, что он верит.
– Вот как, – сказала мать. – Не он первый, не он последний выдает желаемое за действительное, а, девочки?
Мы с Катрин уставились на нее удивленно. Сами-то мы прекрасно понимали, что большую часть жизни убеждали себя, будто состоялись, хотя состоялись лишь наполовину, но у меня в голове не укладывалось, что моя мать, которая несла свою безмятежность по жизни, как факел, признает, что тоже иной раз сомневается в своей искренности.
– Это, должно быть, вопрос поколения, – добавила мать, тем самым подтвердив, что ее комментарий относится к нам, а ни в коей мере не к ней.
– А с вами этого никогда не случалось? – спросила Катрин. Я незаметно ущипнула ее за ляжку, отчего она преувеличенно вздрогнула.
Мать, разумеется, ответила «нет», вся лучась внутренним покоем и злоупотреблением книгами по искусству дзен. Я снова ущипнула Катрин, чтобы она не вздумала продолжать спор, и попыталась отвлечь ее, заметив, что чары Эмилио, искренни они или нет, работают. Идеальная жена, с блестящими глазами и порозовевшими от выпитого щеками, сияла улыбкой и с увлечением расспрашивала Эмилио об изумительной культуре его родины. Мы понаблюдали за ними, пока моя мать не заявила с понимающей улыбочкой: «Ну да… все мы когда-нибудь клевали на удочку краснобаев, верно?» На другом конце комнаты мой отец вовсю очаровывал Максима и еще двух моих друзей, которые были явно покорены его энергией и заразительным хорошим настроением.
Я одобрительно похлопала мать по спине и подошла к ним. Некоторых из моих друзей я видела в первый раз после «событий». Два месяца мой мир ограничивался Катрин и Никола, к которым позже добавился Максим. Я была рада увидеть другие лица после такого долгого перерыва. Теперь они смотрели на меня как на выжившую после смертельной болезни и были довольны, что я в прекрасной новой квартире, в отличной форме и как будто совсем оправилась.
– Не думай, что все так просто, – сказала я Франсуа, старому университетскому другу. – Я провела недели в слезах и соплях.
– По тебе не скажешь, – ответил он. – Ты… ты просто сияешь!
И я заворковала, как девчонка. Кое-что немного смутило меня: несколько друзей, расцеловавшись со мной и осведомившись о моем самочувствии и моем сердце, сразу сказали, что им никогда особенно не нравился Флориан. Слишком холодный, слишком сдержанный, слишком высокомерный, объясняли они, а мой отец подливал масла в огонь, имитируя – весьма приблизительно – его акцент.
Я быстро свернула этот разговор и пошла за бейлисом с водкой и мятным ликером: мне было грустно и почти обидно. Неужели люди искренне верят, что делают правильно, когда столь настойчиво твердят мне, что человек, которого я так любила и все еще люблю, того не стоит? Наверное. Но я была немного сердита на них, в основном потому, что мне от этого хотелось со всех ног кидаться защищать Флориана. Максим подошел ко мне у барной стойки и незаметно приобнял за талию, взглядом спрашивая, все ли в порядке. Его забота, участие и деликатность были таким бальзамом на сердце, что мне захотелось его поцеловать. Но я сдержалась, опасаясь комментариев отца, и только посмотрела на него с такой улыбкой, что мать две минуты спустя попросила представить ей моего нового любовника.
А мой новый любовник уже хохотал во все горло над сальными шутками отца.
– Слушай, отец у тебя замечательный, – сказал он мне, когда я подошла.
– Да, я знаю… он так действует на мужчин за тридцать.
Я повернулась к отцу:
– И пожалуйста, не надо шуток о твоем воздействии на женщин за тридцать, о’кей? Теперь, когда я достигла этого возраста, лучше не стоит.
Отец в ответ преувеличенной мимикой показал, что наступили на горло его песне, отчего Максим и Франсуа покатились со смеху. Я тоже улыбнулась и в десятый раз за вечер подавила в себе желание прижаться к Максиму.
Хотя это был вполне естественный порыв – я чувствовала почти физиологическую тягу к этому телу, к этим рукам, которые, я знала, жаждали меня обнять. Но у меня не хватало духу, так сказать, «официально оформить» перед близкими отношения, которые для меня еще таковыми не были, а демонстрация влечения и нежности на людях страшила меня больше, чем признание того факта, что мы спим вместе, о чем почти все гости и так уже знали.
