Это прозвучало вполне невинно, но Матильда догадывалась, что за этими несколькими словами скрывается страшная правда. Такой человек, как Рогнвальд, не мог войти в чужую жизнь спокойно. Норманн и язычник, он наверняка ворвался в нее подобно буре, прокладывая дорогу с помощью огня и насилия.
Матильда не хотела, чтобы и ее обжег этот огонь.
– И ты родила от него ребенка… меня, – быстро произнесла она.
– К сожалению, об этом узнала Орегюэн.
Авуаза снова сказала не больше, чем было необходимо. И снова этих немногих слов хватило, чтобы понять все. Сначала двух сестер разделила любовь к одному мужчине, а потом то обстоятельство, что одна из них стала матерью христианского наследника, а другая – языческой наследницы, создало между ними непреодолимую пропасть. Даже если Матильда сумела избежать смерти, Орегюэн все равно осталась победительницей.
– И теперь Ален Кривая Борода правит Бретанью… – пробормотала девушка.
Авуаза сжала губы.
– Пока что… – процедила она. – Но скоро настанет наше время!
Из-за того что женщина произнесла эти слова шепотом, они казались еще более грозными – и еще более безумными. Все это время Матильда старалась отыскать в чужом лице матери знакомые черты и более не пыталась внимательно рассмотреть место, в котором находилась. Теперь она это сделала и определила, что этот вал был убогим, а людей, способных сражаться, на нем было не так уж много.
– Но Ален Кривая Борода… – начала Матильда.
– Да, да, я знаю, о чем ты думаешь, – резко перебила ее Авуаза. – Его не так уж легко свергнуть с трона. Но здесь, в Котантене, люди хотят стать независимыми, избавиться от опеки как со стороны Руана, так и со стороны Нанта. Они любят свободу, а с помощью язычников из Ирландии и Дании и, прежде всего, с нашей помощью они ее получат. Когда в наших руках будет Котантен, мы сможем бросить все силы на то, чтобы вернуть себе Бретань и, может быть, даже захватить Нормандию. А ты… ты будешь править этим королевством.
Авуаза подняла руки и положила их Матильде на плечи. Она впервые прикоснулась к ней, и этот жест был вызван не нежностью и долгой безмолвной тоской по потерянной дочери, а властолюбием и одержимостью.
Матильда вздрогнула:
– Но я ведь женщина! Мое право на эти земли, даже если бы я о нем заявила, никогда бы не получило такого признания, как права наследника-мужчины!
Пальцы Авуазы впились в тело девушки. Они были похожи на когти.
– Вот именно! Поэтому рядом с тобой должен быть достойный мужчина, такой как Аскульф. Он племянник Рогнвальда.
Матильда больше не могла сдерживать ужас и вырвалась из рук Авуазы.
– Ни за что! Никогда! – закричала она. – Долгие годы я думала, что ты хочешь моей смерти, а ты намеревалась выдать меня за него замуж! Этого не будет! Ты не можешь указывать, как мне жить и к чему стремиться.
– Мне тоже пришлось через это пройти.
Наконец голос Авуазы задрожал, и это доказывало, что за ее одержимостью скрывается боль, а за упрямством и жаждой власти – мучительные воспоминания. Это также подтверждало догадку Матильды о том, что Рогнвальд силой заставил дочь Алена Великого стать его конкубиной. Он сломил ее волю.
– Почему ты хочешь во что бы то ни стало сохранить наследие Рогнвальда?
– Потому что я его любила! – выпалила Авуаза. – Потому что он был гораздо сильнее, чем Матьедуа!
«А еще потому, – подумала Матильда, – что ты не могла смириться с тем, что твоя сестра вытянула счастливый жребий, вышла замуж за бретонца, родила ему сына и застала его правление, в то время как тебя, Авуазу, изнасиловал норманн, после чего ты произвела на свет дочь, потеряла родину и пустилась в бега».
Матильда покачала головой. Понимать, какое отчаяние руководило поступками этой женщины, еще не означало перестать ее бояться.
– Но это невозможно…
– Все возможно, если этого захотеть.
– Я не хочу выходить замуж за Аскульфа! – воскликнула Матильда, хотя и догадывалась, что разумнее было бы промолчать.
– Я твоя мать, и решения принимаю я.
«Нет, – хотелось закричать Матильде, – нет, ты мне не мать! Мать заключила бы своего потерянного ребенка в объятия и больше никогда бы его не отпустила».
Она покачала головой, а когда Авуаза снова подняла руки, сделала шаг назад.
– Не прикасайся ко мне! – прошипела Матильда.
Она боялась, что Авуаза ее ударит, но та лишь снисходительно улыбнулась. Пощечина причинила бы Матильде меньшую боль, чем улыбка, которая казалась фальшивой и давала понять: от этой женщины не стоило ожидать милосердия.
– Последние события тебя утомили. Ты узнала очень многое. Но когда ты все обдумаешь, то сделаешь то, чего я от тебя требую.
Матильду оставили одну. Без сомнения, она попала в плен, но, видимо, должна была чувствовать себя скорее гостьей, которой предоставили отдельную комнату – небольшую, но чистую, а для сна выделили мешок, набитый соломой.
Спать девушке не хотелось, и она с удовольствием отказалась бы еще и от еды, а также от всего, что дала ей Авуаза, как будто тогда смогла бы не воспринимать слова этой женщины всерьез, а притвориться, будто она никогда их не слышала.
Конечно, Матильда знала, что это самообман: слова Авуазы постоянно крутились у нее в голове. И конечно, она знала, что, голодая из упрямства, она ничем не улучшит своего положения.
Девушка все же съела кашу, которая была пряной, но недоваренной, и немного соленой рыбы, а потом выпила кружку безвкусного медового вина. Пищу она проглатывала быстро, не прожевывая, и вскоре ее желудок взбунтовался. Несмотря на тошноту, Матильда не останавливалась, а доев, перестала закрывать глаза на правду. Итак, в ее жилах течет кровь Алена Великого, ее дедушки, и Рогнвальда, ее отца. Ее хотели не лишить жизни, а сделать правительницей Бретани, а Аскульф, по решению Авуазы, должен был стать не убийцей, а ее мужем. Но вместе с этим девушка осознала еще кое-что: «Я не хочу этого. Это не моя судьба».
Матильда всегда тосковала по родным местам, но теперь поняла, что слишком долго жила вдали от них, чтобы считать эту землю своей родиной. Она всегда тосковала по близким людям, по матери, подарившей ей жизнь, но теперь поняла, что слишком долго жила вдали от этой матери, чтобы видеть в ней не просто женщину с безумным блеском в глазах.
Она, Матильда, должна быть не здесь, а рядом с Арвидом.
– Рогнвальд и Авуаза, – прошептала она имена своих родителей, и с каждым слогом урчание в ее желудке становилось все тише.
Теперь она часто будет произносить эти имена, радуясь тому, что наконец узнала о своем происхождении. Она будет думать о родителях с грустью, потому что они оба не получили желаемого: отец прожил слишком мало, а мать, наверное, слишком много. Если у нее будут дети, она расскажет им об их предках. Но она не просто дочь своих родителей – она еще и женщина, которая освободила Ричарда из Лана, которая живет в Нормандии и которая хочет выйти замуж за Арвида.
