— Прошу вас, опишите его мне. Речь, быть может, идет о моей жизни.
— Он имеет форму пирамиды, сделан из синего стекла…
— …и три его грани из четырех оправлены в серебряное кружево! — закончил описание он, сжимая ее пальцы.
— Да, он оправлен в серебряное кружево! Но откуда вы знаете?
Филиппина не знала, что и думать. Она была обеспокоена. Но краски понемногу возвращались на побледневшее как полотно лицо принца. Глуховатым от пережитого волнения голосом он пояснил:
— Этот флакон… И этот эликсир мне дала в Анатолии одна колдунья. Тогда я намеревался выступить во главе армии против моего брата. Она сказала, что он должен исцелить меня от яда, которым Баязид рассчитывает меня отравить.
— Принц, но ведь это не может быть один и тот же эликсир!
Он поднес ее руку, которую до сих пор удерживал в своей, к губам. Пальчики Филиппины задрожали. Неужели для него еще не все потеряно?
— Может, моя дорогая Елена! У меня украла его несколько месяцев назад одна из моих жен, а потом предала меня, и я ее прогнал.
Филиппина вскрикнула от удивления.
— Когда мы с вами увиделись в первый раз, здесь… Когда вы сражались, а потом ваш спутник уехал… Это из-за этой пропажи, верно?
Он посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.
— Да. Не думал, что вы стали свидетельницей нашей размолвки.
— Прошу меня простить! Я остановилась напоить коня у источника и увидела, как вы спешиваетесь. Мгновение — и вы выхватили сабли…
Она опустила глаза, чтобы не показать, до какой степени ее волнуют воспоминания о том дне. Лес сомкнулся вокруг них. Филиппина понизила голос до шепота:
— Мне нужно было уехать… Но я стояла и смотрела, как зачарованная. Я хотела увидеть, кто из вас победит. А потом…
Он приблизился к ней и прижал ее руку, которую до сих пор держал в своей, к сердцу.
— А потом, мадемуазель Елена?
Она видела ту сцену словно наяву и больше не старалась ни спрятать лицо, ни скрыть волнение, в которое ее повергло беспорядочное биение сердца под ее раскрытой ладонью. Признание, которое соединит их навеки…
— … хрустнуло ваше плечо. По вашему лицу было видно, что вам больно. Но вы не сдались. Поступок Хушанга, когда вы снова бросили ему вызов. Вы падаете без чувств. Я была потрясена.
Наконец она осмелилась поднять глаза. Он смотрел на нее с такой же любовью, какую питала к нему она сама.
— Я смогла уехать только тогда, когда убедилась по выражению вашего лица, что с вами все в порядке. Хушанг к этому времени уже ускакал. Когда я услышала стук копыт вашего скакуна за своей спиной, я поняла — вы хотите, чтобы то, чему я случайно стала свидетельницей, осталось тайной. Я бы никому не рассказала об этом, Джем, но жестокость вашей схватки с Хушангом, ваша решимость догнать меня… Признаюсь, я испугалась!
— Я надеялся увидеть вас в Бати в тот день, когда мы охотились на оленя.
— Чтобы заставить меня замолчать?
Он улыбнулся.
— Да, чтобы заставить вас замолчать…
Он притянул ее к себе, а у нее не нашлось сил для сопротивления.
— …поцелуем!
О, как она этого ждала! Но он довольствовался тем, что выпил ее губы жадным взглядом, а потом продолжил, с трудом переводя дыхание:
— Я мусульманин. Вы — христианка. Могу ли я хотя бы мечтать…
— Бог христиан никогда не запрещал любить!
— Бог мусульман, признаться, тоже!
Их тела соприкоснулись, глаза закрылись, дыхание перемешалось. Все преграды — правила приличия, религиозные догмы — пали. Их губы слились в страстном, головокружительном поцелуе.
Глава 31
Все было таким же, как и ночью: длинный коридор, комната с расходящимися от нее во все стороны коридорами, стела. Однако пришлось признать очевидное: в нурагу, а оттуда — в гробницу гигантов они спускались не наяву, а во сне. Войдя в зияющее отверстие, служившее входом в башню, они увидели полотно паутины, протянувшееся от стены к стене. Им пришлось прорвать его, чтобы двинуться дальше. Пока обрывки паутины догорали, обожженные огнем факела, они дошли до центра могилы. Пауки сотнями разбегались в разные стороны. Если бы они побывали здесь вчера, то наверняка бы повредили паутину. Муния не знала, что и думать.
Она провела пальцем по стене — ни выступов, ни других признаков присутствия механизмов, которые могли бы привести ее в движение. Значит, и тайной комнаты тоже нет… Как нет и пирамидального углубления в монолите, касавшегося вершиной сводчатого потолка с отверстием посередине. На граните не было видно никаких символов.
— У вас есть объяснение тому, что с нами приключилось, Катарина? — спросил Ангерран, потирая черную щетину, успевшую отрасти за время путешествия по Сардинии.
До этих пор сардинянка не произнесла ни слова. Она смотрела на них своими черными глазами, наблюдала за их движениями по комнате, за тем, как они переговариваются и обмениваются воспоминаниями. Ее подозрительность передалась Лине, и она отказалась спускаться с ними в нурагу. Катарина же прихватила с собой распятие и теперь сжимала его в руках.
— Никакого.
Муния посмотрела налево, потом направо. И наконец снова повернулась к стеле.
— Все выглядит именно так, как во сне! И в то же время по-другому! Существуют ли еще такие же строения?
Катарина усмехнулась.
— Их сотни. Разве вы их не видели по дороге?
С того момента как они вошли в гробницу, сардинянка смотрела на них насмешливо и высокомерно, и это раздражало Мунию, однако она решила не показывать этого.
— Видели. А внутри они все устроены одинаково?
Катарина передернула плечами.
— Откуда мне знать? До сегодняшнего дня мне не доводилось осквернять могилу. И, поверьте, если бы я не опасалась, что в вас вселился дьявол и теперь шутит со мной, я бы не решилась сюда прийти.
Ангеррану ее слова пришлись не по душе.
— Только не говорите, что вам кажется, будто мы одержимы демонами!
— Я этого и не говорю.
Он обиделся.
— Нам что, позволить замуровать себя живыми в этой комнате, чтобы доказать обратное?
— Ну, если вы сами этого хотите… — холодно отозвалась сардинянка.
Смех Мунии прокатился по комнате, разряжая обстановку. Приблизив факел к стеле, она обнаружила выгравированное на ней изображение пирамиды в центре овала. Оно было едва заметно, а потому не бросилось в глаза при поверхностном осмотре.
— Хватит нас обманывать!
Муния, вытирая подолом платья пыль с пола, подбежала к Катарине, которая поспешила преградить ей дорогу к выходу.
