Книга Прикосновение - Дэннис Крик

− Кто там? − спросил Питер Мона, пряча бутылку под тумбу для обуви.

− Святой отец? Здравствуйте. Простите, что так поздно, но я подумала, что еще есть время для исповеди. Если вы мне откажете, то… тогда я даже не знаю, что буду делать. Не знаю, куда пойду в следующую минуту. И где в конце концов окажусь. Пожалуйста, помогите мне, − за дверью плакала женщина.

Священник прильнул к окну.

Она была похожа на одну из многих прихожанок, которые заполняли главный зал Церкви Святой Ирены по четвергам и воскресеньям.

Вытянутое лицо, зауженные скулы, бесцветные волосы, собранные в пучок на макушке, прикрытые черной косынкой. Вполне благопристойный образ. Но что-то в нем отталкивало. Только он не мог понять, что именно.

Угроза скрывалась за дверью. Она была похожа на ту опасность, которую источал странный незнакомец, пришедший в его дом пару дней назад. И, как и в случае с ним, так и с этой женщиной, Питер Мона не знал, что же является первопричиной его необъяснимого страха.

Он не хотел ее впускать. Был риск (а был ли?) вместо человека вновь увидеть темноту, но долг служителя церкви священен. Кто, как не он, об этом знал?

Перед тем, как открыть ей, он снова откупорил бутылку и приложился к горлышку. Спиртное обожгло внутренности, но не вызвало неприятных ощущений, как было утром, когда он только начинал. С каждым днем все чаще, теперь уже почти без перерывов. И каждый день мысль о первой рюмке была главенствующей в цепочке его однообразных размышлений.

Все начнется и кончится одной рюмкой − первая мысль с утра. Только одной рюмкой. Мысль, которая подписывала ему приговор.

− Не слишком ли поздно для исповеди?

− Я думаю, для исповеди никогда не бывает поздно.

Бог с ней, подумал Питер Мона, быстренько исповедую и пойду домой. Сегодня был трудный день. Он задержался в церкви допоздна и очень устал. Пора заканчивать работать на износ. Это может привести к быстрому переутомлению и дополнительной бутылке. А это уже чревато потерей всякого контакта с реальностью.

Прихожане уже шепчутся. Он слышит их робкие голоса в длинном зале церковного прихода. Это они думают, что он не слышит. А он слышит.

Пусть шепчутся, все равно никто из них никогда не будет так близок к Богу, как он. Да и что они знают о нем? Их представления о человеке в черной рясе исчерпываются каноническими догмами о священнослужителях. И только. Они не хотят смотреть на него, как на обычного человека со своими проблемами, мыслями, переживаниями. Как на личность с ранимым сердцем и уставшей волей. Волей, которая дала течь…

Он должен соответствовать. Быть таким, как у них в головах. Всегда быть таким, как у них в головах. Сложившийся образ безгрешного богослужителя! Что может быть проще? Усложнять все не имеет смысла. Да и зачем?

− Проходите за мной.

Питер Мона провел прихожанку через нервюрный свод, потом в дальнюю исповедальню.

Они оказались в маленькой уютной комнатке с черными молдингами под потолком и люстрой с тремя зажженными свечами. Пространства хватало лишь для стула и одного человека.

− Садитесь.

Всякий раз, оказываясь внутри этой мрачной комнаты, Питер Мона чувствовал себя неуютно. Ему казалось, что здесь еще слышны голоса грешников, не обретших прощение, не раскаявшихся до конца. Голоса сотен потерянных душ ощущались кожей. Они не испарились с уходом их хозяев. После себя они оставили шепот. Шепот попрятался в углах крохотной комнаты и растворился в воздухе. Он его мучил.

− Вы готовы выслушать меня, святой отец? − спросила его странная гостья, когда он покинул комнату и пристроился у маленького окошка снаружи.

Господи, сколько в своей жизни он выслушал таких вот! Кого только не приходилось ему принимать в этой комнате. И старых шлюх, нечаянно решивших на закате своих лет излить потоки прежних грехопадений. И совсем молоденьких девушек, уверенных в том, что самый страшный грех на свете состоит в ранней потере девственности. И даже своего коллегу, святого отца Анфема из детского приюта, что в долине Абар у изумрудного леса Мортолео, утверждавшего, что видел Сатану. Старик был явно не в себе и по-настоящему испугал Питера. Впрочем, говорят, у него это быстро прошло.

Грехи все были разные, но способ избавления от них оставался всегда одним и тем же − люди стремились очистить свои души от тяжкого бремени былых «заслуг», просто высказав это священнику. Человеку-догме, человеку-образу, у которого нимб светится над головой. Который всегда примет и всегда выслушает. Такова его работа. И как бы внутренне он ни противился, он должен был соответствовать.

Но они ошибались. Никакого нимба у него не было.

Питер старался не дышать в окошко, поэтому отдалился на некоторое расстояние и вынужден был напрягать слух, чтобы услышать ее тихий голос. Женщина присела на стул и опустила голову. Окошко было устроено на уровне груди человека высокого роста, поэтому увидеть священника она бы смогла, лишь стоя.

− Так вы готовы, святой отец?

− Да, говорите.

− С чего мне начать?

− Начните с самого главного. Со своего имени. Как вас зовут?

− Меня зовут Марта Агрикола. Я всю жизнь прожила в Ариголе. У меня есть любимый муж и дочь, которой в этом году исполнилось десять лет.

Видя ее робкие попытки начать свой рассказ, Питер поддержал ее:

− Продолжайте смелее. Не волнуйтесь, миссис Агрикола. − сказал он, а сам подумал о дочери.

С каждым днем надежда на ее возвращение таяла. Попытки искать ее в Хазельбранте закончились плачевно − он потерял сознание и едва не умер прямо на крыльце собственного дома, когда направился в темные леса. Казалось, в тот миг он увидел перед собой глаза Вельзевула. И теперь всякий раз, когда он задумывал повторить тот путь, они вновь мелькали в его мысленном взоре, съедая в зародыше подобные стремления.