– Ладно! – Он смотрит на меня, и я убираю руки от головы. – Ладно, расскажу.
– Хорошо, – говорит она. – Очень разумно. С чего начнем?
– Сначала исправь ему руку, – требую я, и в тот же миг Даниил спрашивает, как ее зовут.
– Будет больно. – Ведьма, говоря это, улыбается. – Но быстро пройдет. Меня? Меня зовут… Агнешка. – Враки. Сразу понятно – слишком уж долгое было молчание. – А тебя?
Я улыбаюсь. Мы вдвоем можем и сыграть в такое.
– Меня зовут Лили. А его Беньямин. Теперь давай, поправь ему руку.
– Я знаю несколько польских слов, Беньямин, – говорит она, обращаясь к Даниилу, а на меня – ноль внимания. – Chleb, woda, kiełbasa. Как у меня с произношением?
Кивает.
– Хлеб, вода, колбаса.
– Piwo, wino…
– Пиво. Вино.
– Ser? Proszę?
– Сыр, – говорит он, а потом смотрит растерянно. – А proszę значит «пожалуйста».
– Nie rań mnie! – Она смотрит на него в упор. – Dlaczego to robisz? Bóg mi pomoże.
Даниил трудится ртом.
– Первое значит «Перестаньте делать мне больно». Второе – «Зачем вы это делаете?» А последнее – «Господи, помоги мне», – говорит он тихим невыразительным голосом.
– Так я и думала. Ты не представляешь, сколько раз меня вынуждали это слушать. Запоминаешь через какое-то время. – Агнешка слезает с верстака. – Ну, вроде ничего… теперь давай-ка плечо. Снимай куртку. Ляг тут.
Я иду помочь, волоча за собой тяпку. Даниил морщится от ведьминого касания. Тело у него пурпурно-черное – кроме тех мест, где укусы и ободрано, откуда сочится кровь и прозрачная жидкость, и там, где распухло и теперь стало мерзкого буро-желтого цвета. Он боится и очень старается этого не показывать. Я сжимаю ему здоровую руку, чтоб он знал: я с ведьмы глаз не спускаю.
– Повернись на живот, – приказывает Агнешка. – Придвинься. Давай. Давай. Надо, чтоб рука свисала.
– Не смей делать ему больно, – ворчу я.
– Не болтай чепухи, – говорит она быстро и крепко хватает его за руку повыше локтя. Другой рукой берет за запястье и дергает. Даниил орет – жуткий звук, рот у него делается громадный, как целая темная пещера. Я уже замахиваюсь тяпкой, но слышу, как он стонет от облегчения. Что бы она там ни сделала, эта ведьма, рука у него опять смотрится как обычно.
– Dziękuję, – шепчет он. Глаза у него закрыты. – Спасибо.
Ведьма повторяет это слово несколько раз – его она, похоже, не знала, – а потом снимает фартук, складывает его так, чтоб получилась перевязь. – Пусть отдохнет. А ты – пошли со мной.
– Нет. Зачем? – Я хочу остаться с Даниилом. Лицо у него все в поту, и он опять тихо и ужасно пыхтит. У себя в голове я записываю еще кусочек истории: «После обеда состояние юноши ухудшилось. Внутренние повреждения оказались явно серьезнее предполагаемого: у него развился жар, он метался и бредил».
Ведьма прерывает меня.
– Хватит мечтать, девонька, если есть хочешь. И не забудь, ему нужна будет вода.
Я нехотя иду по тропинкам за Агнешкой, они усыпаны опавшими фасолевыми цветками, что похожи на раздавленных бабочек; кое-какие из родительских побегов уже гнутся под тяжестью набухших стручков. Ведьма открывает дверь в башню, и я задерживаю дыхание и зажимаю нос: тут едко смердит голубиным дерьмом. Птицы пугаются и взлетают в метели сброшенных перьев: Госпожа Холле трясет одеялом. Когда воздух наконец успокаивается, я вижу, что круглые стены от пола до потолка в гнездовых полках, вделанных в толщу кирпича. Посередине из горы помета торчит деревянный столб. У него две крепкие рукоятки под прямыми углами, к ним приделаны лестницы, и, когда ведьма принимается карабкаться по ближайшей наверх, голуби взлетают вновь.
– Дурдом, – говорит она, но не тот, на который я надеялась, и моя история бежит меня. Персонажи делаются расплывчатыми: поверх Гудрун наслоилась Грет, а когда я пытаюсь представить Беньямина, вижу только Даниила. Даже Йозеф уплывает в прошлое, так ему и надо. Может, я для него – призрак… А Лили шла по коридору от него – и стала совсем маленькая, далеко. Йозеф побежал, гулко топая по полированному дереву, но каждый шаг лишь увеличивал разрыв, пока Лили стала не больше бледной тени, призрака, видения, существа лунного света.
– Проснись, девонька, – орет ведьма, передавая мне вниз горсть мелких белых яиц. Лестница движется дальше, от гнезда к гнезду, а я иду следом и держу урожай в сложенных чашкой руках.
Собрав сколько надо, Агнешка спускается и выводит меня на солнце, мы продираемся сквозь заросли кустов, пока не оказываемся позади разрушенного дома. Из древней колонки капает вода. Туда-сюда по мшистым камням мотает перья, а на кровавое месиво, частично прикрытое черепицей, слетаются мухи. Здесь никто больше не живет. Гора костей в конце длинной цепи показывает, где обитал сторожевой пес, привязанный к стене. Я забираю его питьевую плошку – понесу в ней Даниилу воду.
Эта сторона дома сохранилась хуже переда. Стены рухнули, балками и кладкой завалило все двери. Ведьма кивает на окно.
– Полезай. – Я медлю, и она меня слегка подталкивает. – Давай, ну. Подтянись на раме. Это просто. Я сразу за тобой. – Она думает, что я einfaltig, слабоумная: все знают, что́ дальше в сказке происходит.
– Не могу. Не умею. А вдруг упаду. – Ив доказательство начинаю хныкать.
– Dummkopf Jammerer[130]. Смотри внимательно, куда я ноги ставлю, потом сама сможешь, без нытья.
Забравшись внутрь, она протягивает мне руку, но я уже тут как тут. Когда-то здесь была кухня, а теперь все под открытым небом, однако тут все еще стоят на полках котлы, на крюках висят сковородки, и, как я и предполагала, есть здоровенная плита с духовкой, в которой можно изжарить слона. Я хожу мимо ведьмы бочком, всегда спиной к стене, но понимаю, что пока все безопасно: она забыла растопить печь. Ведьма ломает обгорелые дрова и разводит огонь в железной бочке – сварить голубиные яйца. Когда они готовы, она их делит поровну на троих, но я все равно ей не доверяю.
Весь вечер Агнешка вынуждает Даниила поучить ее еще польскому. Поначалу он выдает по одному слову, неохотно.
– Medycyna — медицина.
– Medycyna. Medycyna.
– Penicylina — пенициллин.
– Penicylina. Penicylina. Все просто, – каркает она. – Ничего такого.
Даниил хмурится.
– Мой отец говорил, польский учить сложнее, чем почти любой другой язык.
– И где теперь твой отец? – мерзко спрашивает ведьма. Он не отвечает. – Научи меня числам, – говорит она. – Мне нужно уметь считать хотя бы до двадцати.
