Заглянувшая Кудеря рубашку унесла, и вскоре явился одетый в нее Одд. Где он ночевал, Дивляна не знала — может, в гриднице, но выглядел довольно бодро, несмотря на долгую гульбу, только глаза чуть-чуть припухли. И Дивляна с удивлением поймала себя на мысли, что ей приятен его приход. Может, из-за этой самой рубашки, напомнившей родной дом и служившей красноречивым знаком того, что Одд теперь часть ее семьи. Она говорила себе, что не Вольга, а Одд задумал весь этот поход, убил Аскольда и захватил все принадлежавшее полянскому князю, а значит, именно он является первым смертельным врагом ее и детей. Но после того как он сам принародно объявил себя их ближайшим родичем, Дивляна не могла встречать его нелюбезно. Ведь от него они трое сейчас целиком и полностью зависели. К тому же сам его дружелюбный вид внушал желание довериться ему, ждать от него защиты и совета. Вспоминая прежнее, Дивляна заново понимала, каким образом ему удается толкать людей совершать такие вещи, на которые они никогда не решились бы сами.
— Я надеюсь, ты уже достаточно оправилась. — Поздоровавшись, Одд уселся напротив нее. — Если ты еще утомлена, скажи, я не стану докучать тебе сейчас. Мы можем и подождать, никакой спешки нет.
— Я уже отдохнула, — заверила Дивляна.
Она видела, что он пришел с серьезным разговором, и хотела поскорее узнать, в чем он состоит. Какую участь для семьи Аскольда приготовил победитель?
— Рад это слышать. В таком случае пора решить, как устроится наша дальнейшая жизнь. Вчера я уже говорил с хёвдингами этой земли, и все они уверили меня, что очень любят тебя, как и весь народ. Они почитают тебя и доверяют тебе. Твое присутствие обеспечивает им благословение богов. И я не удивлен, поскольку в Альдейгье народ то же самое говорил о твоей сестре. Вчера здешние хёвдинги сказали мне, что ты — их королева. А значит, они признают своим законным конунгом того, кто станет твоим мужем. Теперь подумай сама, — Одд сжал руки между колен и подался к ней, — если ты выйдешь за Вольгаста, он все равно не останется здесь. Он уедет к себе домой, и права на Кенугард ему нисколько не нужны. Они нужны мне. Но для тебя этот союз будет ничуть не менее выгодным, поскольку твои дети сохранят все права, которые они имели прежде, пока был жив их родной отец. Мы заключим соглашение с тобой и со всеми людьми: они добровольно признают мою власть как твоего мужа и тем самым полноправного наследника их прежнего конунга, а я в свою очередь признаю твоих детей моими наследниками. По-моему, такое решение подсказывают сами боги. Кстати, — он вдруг заговорил о другом, будто вовсе не нуждался в ответе Дивляны, — до меня доходили слухи, что твой муж был христианином. Это правда?
— Похоже, что да… — пробормотала Дивляна, оглушенная его неожиданным предложением и даже не уверенная, что правильно поняла его суть.
— Если да, то ты, его жена, должна была об этом знать. Он не ел мяса в какие-то дни, иной раз по целому месяцу питался только рыбой и всякой зеленью? Бывало так, что он подолгу не искал твоей близости, не объясняя почему? Он приближал к себе греков или торговцев из числа христиан? Отказывался приносить жертвы богам?
— Да, все это так. Он отказывался приносить жертвы богам… это его и погубило. — Дивляна горестно покачала головой.
— К тому же я сам видел крест, который он носил в кошеле. Я приказал не сжигать тело, его погребли целиком и без жертвоприношений, как принято у христиан. Если пожелаешь, тебе укажут место. Так вот, — по деловому тону она поняла, что Одд вернулся к прежнему разговору, — я не требую, чтобы ты дала мне ответ сейчас. Ты можешь подумать до вечера или даже до завтра, если пожелаешь. Лишь хочу сказать тебе еще две вещи. Я… не стану препятствовать твоему желанию уехать, чтобы стать женой Вольгаста или вернуться в Альдейгью к родным. — Он произнес это так, будто принял окончательно решение в последний миг, и Дивляна вскинула на него глаза, не веря в такую возможность. — Но при двух условиях: ты сама объявишь хёвдингам и народу о твоем решении, а Вольгаст поклянется, опять же перед всеми людьми, что ты и твои дети никогда больше не будете претендовать на власть в Кенугарде. Таков был наш уговор перед этим походом: он получает женщину и законную долю в той добыче, которую можно унести с собой. И второе… возможно, на твое решение повлияет мысль о том, что твой муж погиб от моей руки. — И снова Дивляна невольно впилась взором ему в лицо, пораженная тем, с какой прямотой и спокойствием он говорит о том, что и правда должно было непоправимо разделить их на всю жизнь. — И я хочу, чтобы ты уделила немного внимания одному человеку… Вообще-то, он не заслужил права находиться здесь, но случай того стоит. Возможно, он покажется тебе неприятным, но потерпи совсем чуть-чуть. Ты согласна?
Недоумевающая Дивляна, не в силах даже вообразить, о ком и о чем идет речь, слабо кивнула.
— Торир! — крикнул Одд в сени, и почти сразу хирдман ввел в избу каких-то двоих мужчин.
Один из них, хорошо одетый толстяк лет пятидесяти, варяг по виду, был ей незнаком, зато во втором Дивляна с изумлением узнала Ирченея Кривого — козарина, самого богатого и самого известного в Киеве торговца пленниками. Вытаращив глаза, она глядела, как козарин низко кланяется, а Одд тем временем начал расспрашивать пришедшего. Синельв переводил вопросы, а ответы Ирченея, даваемые по-словенски, Дивляна понимала и сама, хотя Синельв и их переводил на ухо Одду. Впрочем, тот все это уже знал.
— Так ты говоришь, что незадолго до начала войны с Мстиславом конунгом Аскольд конунг призвал тебя?
— Именно так, княже, — подтвердил Ирченей, кланяясь при каждом слове.
Сейчас он был одет в какой-то драный козарский кафтан, из-под которого торчал неровный, вытянутый подол грубой некрашеной конопляной рубахи, и в нем едва можно было узнать того уверенного, богатого торговца, каким его знали. Опасаясь грабежей, он даже после выплаты выкупа за имущество упрятал хорошее платье подальше, а сам носил дранину, позаимствованную у собственного живого товара. «Вшей еще нанесет!» — проворчала Елинь Святославна, брезгливо сморщив нос, и утащила Славуню подальше в угол.
— Аскольд хотел что-то купить?
— Он хотел кое-что продать. Предлагал мне купить молодую рабыню — не девушку, но женщину лет двадцати. Красивую, хорошего рода, зубы все целы, стройную. Без детей. Говорил, что ее сейчас при нем нет, но она появится через месяц.
— И что ты должен был с ней сделать?
— Как можно скорее переправить из Киева подальше.
— В Козарию?
— Да, или еще дальше, на Восток. Главное, чтобы она не вернулась.
— Он не называл имени этой женщины?
— Нет. Разве я мог подумать! — Ирченей заломил руки и вдруг упал на колени перед Дивляной. — Матушка княгиня! Богиня! Солнечная Дева! Разве я смог бы взять деньги за тебя? Разве я стал бы говорить с ним, если бы знал, что он хочет продать тебя, свою жену? Никогда! Пусть бы эти деньги пропали, я бы лучше своими руками бросил их в Днепр, чем стал бы наживаться на твоей неволе! Какой позор! Простишь ли ты меня, княгиня? Пусть бог покарает меня, если я не ужасаюсь этой мысли, как самый твой преданный друг! Да я бы скорее продал свою жену и детей, чем тебя, солнце Киева! Я бы лучше продал себя самого!
