– А-а! Это пела моя сассекская половинка. Мой отец был здешний, а в жены взял французскую девушку из Булони – француженкой она и осталась. И разумеется, из семьи Оретт. Наши два семейства давно породнились. Про это даже стишок есть, не слышали?
Семейка Оретт
И семейка Ли —
Пол-Франции за море
Перевезли.
– Так вы контрабандист? – подпрыгнула Уна.
– И много вы перевезли контрабанды? – одновременно с ней закричал Дан.
Мистер Ли кивнул с самой серьезной миной.
– Учтите, – продолжал он, – я вовсе не одобряю этого занятия и полагаю, что оно должно оставаться запретным – по крайней мере, для большинства людей (которые в нем все равно ни черта не смыслят!). Но меня с малых лет приставили к делу, контрабандный промысел достался мне, так сказать, в наследство и по отцовской, и – он махнул рукой в сторону французского берега – по материнской линии. Это у нас в крови – так же, как игра на скрипке. Оретты обычно доставляли товар из Булони, а мы принимали его здесь и переправляли в Лондон.
– А где же вы жили? – спросила Уна.
– В нашем деле лучше обосноваться подальше от работы. Мы держали небольшой рыбачий баркас неподалеку отсюда, в Шореме, а сами, как порядочные крестьяне, арендовали землю и домик в Вормингхерсте под Вашингтоном, к северо-западу от Брамбера, где фамильное поместье Пеннов.
– Как же, помню! – усмехнулся Пак, присевший на корточки, – про вас и в тех краях сложили стишок:
В родовитом семействе Ли
Сплошь цыганские короли!
И сдается мне, Фараон, что так оно и есть.
Фараон рассмеялся.
– Похоже, цыганская кровь во мне не так уж сильна: ведь я все-таки остепенился и нажил порядочное состояние.
– Контрабандой? – спросил Дан.
– Нет, торговлей табаком.
– Вы хотите сказать, что оставили ремесло контрабандиста, чтобы открыть табачную лавку? – воскликнул Дан с таким разочарованным видом, что все засмеялись.
– Что поделаешь, – сказал Фараон. – А впрочем, разные бывают табачные лавки… Скажите-ка лучше: сколько, по-вашему, будет отсюда вон до того баркаса с заплатой на фоке? – он ткнул пальцем в сторону рыбачьих лодок.
– Чуть меньше мили, – почти сразу ответил Пак.
– Верно. А глубина под ним – семь саженей, и дно – чистый песок. Вот на том самом месте мой дядюшка Оретт пускал ко дну бочонки с коньяком из Булони – а мы их потом доставали, грузили в лодки и перевозили сюда, к Площадке, где уже поджидали вьючные пони.
Однажды довольно-таки туманной ночью в январе девяносто третьего года мы с отцом и с дядюшкой Лотом пришли на баркасе из Шорема – и смотрим, дядюшка Оретт и братья л’Эстранж, мои французские кузены, поджидают нас на своем люггере с новогодними подарками от матушкиной родни. Помню, тетушка Сесиль прислала мне красную вязаную шапочку, и я ее тут же натянул: ведь у французов как раз перед тем началась революция, и красные колпаки были в большой моде. Дядюшка Оретт рассказал нам, как французы отрезали голову своему королю Луи, а еще – как из Брестского форта обстреляли английский военный корабль. Новости были самые свежие, еще и недели не прошло.
«Значит, опять война, – говорит отец, – только успокоились – и на тебе! И что бы это людям короля Георга и короля Людовика не надеть свои мундиры да не схватиться бы друг с дружкой, а нас не трогать?»
«Это бы неплохо, – говорит дядюшка Оретт. – Но нет, зачем им самим воевать, когда можно найти кого получше? У нас уже рыщут вербовщики, так что и вы глядите в оба!»
«Вот только доставлю товар, – говорит отец, – и придется засесть покуда на берегу и выращивать капусту. А хотел бы я, ей-богу (тут отец перешел на люггер, чтобы отдать им наши новогодние подарки, а младший л’Эстранж светил ему фонарем), – хотел бы я, чтобы этим любителям повоевать довелось бы в зимнее время доставить по назначению партию-другую товара. То-то бы они узнали, что значит честно зарабатывать свой хлеб!»
«Ну, я вас предупредил, – говорит дядюшка Оретт. – Пора нам убираться отсюда, пока не появился таможенный катер. Поцелуйте от меня сестрицу; и поосторожнее с бочонками – туман сгущается к югу».
Я помню, как он помахал нам на прощание, и Стефан л’Эстранж задул фонарь.
К тому времени, когда мы подняли на борт все бочонки, вокруг был такой непроглядный туман, что отец побоялся отпускать меня на берег, хотя с баркаса было хорошо слышно, как пони переступают по камням. Они с дядюшкой Лотом спустили шлюпку и сами сели на весла, а я остался на баркасе и заиграл на скрипке – чтоб они не заблудились на обратном пути.
Вдруг я услышал пушки. По крайней мере две из них стреляли трехфунтовыми ядрами и, похоже, принадлежали дядюшке Оретту. Он был не из тех, кто по ночам выходит в море безоружным. Потом раздался ответный залп: должно быть, с таможенного катера. Капитан Гидденс знал свое дело. Очень был любезный господин, но пушки всегда наводил сам. Я перестал играть и навострил уши. Где-то над самой моей головой послышалась французская речь – и вдруг из тумана выдвинулся нос огромного корабля и заслонил все небо, подминая под себя наш баркас. Я и пикнуть не успел! Как сейчас помню: баркас заваливается на бок, а я стою на планшире и руками упираюсь в обшивку корабля, будто хочу отпихнуть его… Тут прямо перед моим носом проплыл освещенный квадрат открытого люка. Я оттолкнулся от планшира – и в ту же минуту баркас пошел ко дну, а я, все еще сжимая в руке скрипку, скатился в трюм французского судна.
– Батюшки! – воскликнула Уна. – Вот так приключение!
– И вас никто не заметил? – спросил Дан.
– Там никого не было. Это был нижний люк, их обычно вообще не открывают, а вся команда была наверху, на батарейной палубе. Я свернулся калачиком на ворохе мешковины и заснул.
Когда я проснулся, вокруг было полно народу. Все галдели, расспрашивали, как кого зовут, и делились своими горестями – точь-в-точь новобранцы в отцовских рассказах о прошлой войне. Я сразу догадался, что их всех похватали вербовщики. Судно называлось «Амбускада»: тридцатишестиорудийный фрегат республиканского флота, под командованием Жана Батиста Бомпара, всего два дня как из Гавра, пункт назначения – Соединенные Штаты Америки, на борту – посол Французской Республики господин Женэ. Всю ночь они провели на ногах и в боевой готовности, потому что слышали в тумане пушечные залпы. Должно быть, они как раз проходили неподалеку от Нью-Хейвена, когда дядюшка Оретт и капитан Гидденс обменивались любезностями. На борту никто и не заметил, что «Амбускада» потопила наш баркас.
Я подумал: раз уж тут все друг с дружкой не знакомы, на меня вряд ли обратят внимание. И вот я сдвинул на затылок красную шапочку тетушки Сесиль, засунул руки в карманы и пошел, как у французов говорится, фланировать, пока не добрался до камбуза.
«Ну наконец-то! Хоть одного не укачало! – говорит повар и сует мне в руки поднос. – Отнесешь завтрак гражданину Бомпару».
