–Ты сейчас в гораздо лучшей форме, чем была прежде, – продолжает Анна с едва скрываемой завистью.
–И что?
–А то, что в последнее время ты стала какой-то поверхностной, Санни, – объявляет Анна достаточно громко, чтобы услышал весь ресторан. – Я бы даже сказала, очень поверхностной.
Она откидывается на спинку стула и смотрит на меня с возмущенным и одновременно торжествующим видом, готовая к схватке, которую сама же старательно провоцирует.
–Ив чем же это заключается? – спрашиваю я с неподдельным любопытством и подпираю подбородок рукой.
–Ну, хотя бы в том, – отвечает Анна с таким видом, словно готовится выдать самый тщательно охраняемый секрет на свете, – что за последние два месяца ты ни разу не предложила мне помощь с ребенком.
Она многозначительно распахивает глаза, словно говоря: «Подумай только, какое безобразие! Подумай и признай, что была сто раз не права!»
–Ладно, – соглашаюсь я покорно, – будем считать, что тут я виновата. Преступление действительно тяжелое. Практически геноцид. Что еще?
Анна смотрит на меня с подозрением, но продолжает:
–Еще ты совсем перестала спрашивать, как у нас дела. Ты говоришь только о себе, никто другой тебя не интересует. Наверное, считаешь, что раз теперь ты влазишь в брюки двенадцатого размера и пользуешься каким-никаким успехом у мужчин, то стала лучше нас.
Анна говорит уверенно, однако моего взгляда не выдерживает. В поисках поддержки она поворачивается к Лайзе, которая вообще немногословна. Я не сомневаюсь, что они обговорили все заранее и Лайза согласилась с Анной, пусть и по принуждению. И туту меня в голове как будто загорается лампочка. Они ведь не всегда были такими. Личная жизнь Анны протекала гораздо интереснее, чем моя собственная. Я впитывала смачные подробности ее приключений, как губка, потому в моей жизни романтики не хватало. Раньше я заполняла эту пустоту, разговаривая с Анной. Наверное, теперь она очень скучает по временам, когда я безоговорочно ею восхищалась.
–А по-моему, – говорю я после паузы, – дело обстоит с точностью до наоборот. Это не я считаю, что стала лучше вас. Это ты так считаешь, Анна. Следовательно, раньше ты считала, что я хуже вас.
–Неправда. – Анна качает головой, но больше из ее идеально очерченного рта не вырывается ни звука.
Я продолжаю:
–Меня волнует только моя собственная внешность, Анна, и больше ничья. Я не разглядываю твои туфли, волосы или складки жира. Ты моя подруга, и этого достаточно. Мне безразлично, как ты выглядишь. Почему же тебя так волнует моя новая внешность? Почему ты не можешь принимать меня такой, какая я есть? Наконец-то у меня появилась возможность получить от жизни хоть немного удовольствия. Ты считаешь, я его не заслужила?
Однако Анна слышит только то, что хочет услышать. Она цепляется к одной-единственной фразе, чтобы бросить мне очередное обвинение:
–Вот видишь! Ты сама сказала, что тебя интересует только собственная внешность! На нас тебе плевать!
–Я имела в виду, что вы мои подруги, поэтому мне не важно, как вы выглядите. Я не хочу сравнивать себя с вами и радоваться, если выигрываю от этого сравнения. И я не хочу иметь друзей, которым нужно только одно – выглядеть хорошо на моем фоне...
За нашим столом воцаряется молчание. Я, будто очнувшись, замечаю, что в зале полно других людей, которые болтают и смеются, довольные жизнью, собой и своими спутниками. Похоже, они очень неплохо проводят время. Я поднимаюсь из-за стола, беру со спинки стула жакет и сумку.
–У меня пропал аппетит.
И это чистая правда.
Отодвинув стул, я спокойно направляюсь к выходу.
–Вот видишь, Лайза, – говорит за моей спиной Анна. – Все именно так, как я предполагала.
Я выхожу на улицу и, пройдя шагов двадцать, останавливаюсь. Главное, не заплакать. Хочется кричать во весь голос, но я сдерживаюсь. Сдерживаюсь не ради людей, которые идут мимо, а ради самой себя.
Вернувшись домой, проверяю, все ли в порядке с сайтом. Меня до сих пор не оставляет раздражение. В корзине для входящих документов накопились письма за целую неделю, никак не могу их разобрать. Я еще никогда не бывала такой рассеянной и не отвлекалась от работы так часто. Все эти романтические приключения и дружеские перепалки здорово сбивают с толку. Хорошо бы пойти в тренажерный зал и, усердно занимаясь, выбросить из головы свои неприятности – проблемы с Эдрианом, желанием снять телефонную трубку и наорать на подруг, Кэгни...
Кто-то звонит во входную дверь. Я ковыляю в коридор прямо в носках, снимаю трубку домофона и спрашиваю:
–Кто там?
–Ты со мной разговариваешь? – спрашивает Эдриан несчастным голосом.
–Разговариваю.
–Может, впустишь? Нам надо поговорить.
Голос у Эдриана очень серьезный.
–Только больше никаких признаний, пожалуйста!
Я нажимаю кнопку, чтобы открыть входную дверь. Вряд ли у Эдриана припасен для меня еще один сюрприз, если только он не явился сюда с ребенком, который будет трогательно держать его за руку и спросит, увидев меня: «Папа, а что это за тетя?».
Я бросаю взгляд в зеркало и поправляю прическу. На мне та же самая одежда, в которой я ходила в ресторан с Анной и Лайзой, я успела снять только ботинки на высоких каблуках, надев вместо них уютные кашемировые носки. Короче говоря, просто куколка, а не сонная тетеря, которая только что выбралась из кровати – заспанная, с полосками от подушки на щеке. Хотя в полосках тоже нет ничего страшного.
Эдриан появляется на площадке моего этажа. Я открываю ему дверь и сразу же иду в комнату, чтобы избежать поцелуя. Эдриан успевает схватить меня за локоть, поворачивает к себе и прижимает к стене рядом с фотографией моих родителей в Австрии – они ездили туда в прошлом году в отпуск.
–Неужели ты меня не поцелуешь? – спрашивает он грустно.
–Не знаю. Может быть...
Поцеловать Эдриана гораздо проще и удобнее, чем оттолкнуть. Если я отвернусь, он обидится, и мне придется долго и нудно объяснять причину своей холодности. Кроме того, какая-то частичка Санни Уэстон хочет этого поцелуя. Я хочу почувствовать руки Эдриана на своих бедрах и груди, хочу ощутить его язык на своей шее. Хочу, чтобы он прижал меня к себе...
Правда, это только физиологическое желание, к самому Эдриану оно не имеет прямого отношения. Он всего-навсего оказался в нужном месте в нужный час. Я позволяю ему прижаться ко мне всем телом и губами. Эдриан, целуя, засовывает язык мне в рот. Хочется оттолкнуть его и как следует откашляться, однако я терплю до тех пор, пока Эдриану самому не надоедает целоваться.
–Я весь день мечтал поцеловать тебя, Санни. Эта мысль помогла мне продержаться до вечера.
Такому признанию поверить нелегко. Я не представляю, чтобы мысль обо мне помогла кому-то продержаться хотя бы до обеда, а уж весь день... Маловероятно. В то же самое время в голову приходит другая неприятная мысль. Он думал обо мне только сегодня, хотя мы не виделись целую неделю!
