— Это не мое, — каким-то чужим, слишком тонким и пискливым голосом, который не понравился ему самому, выдавил он наконец и закашлялся.
— Что не ваше? — подняв от бумаг голову, поинтересовался равнодушный капитан.
— Не мое… В машине и дома…
— А, вы про кокаин? — Бурсевич отложил ручку в сторону. — Полкило… Солидно! Хранение и распространение в особо крупных размерах. Отлично! — Он потер свои пухлые ладошки, а Роман Юшко облился потом, хотя в комнатке было отнюдь не жарко. — А почему не ваше? — иронически поинтересовался капитан.
— Не мое, — уже твердо заявил Роман Юшко. — Меня… подержать просили… Я понятия не имел… что это кокаин… Не знал ничего…
— Все так говорят, — неотзывчиво бросил собеседник. — Хранение и распространение в особо крупных размерах, — повторил он. — Сколько там? Полкило, говорят?
— Какие там полкило! — горячо возразил Юшко и запнулся. — Я ничего не знал, клянусь! Я здесь ни при чем! Я все расскажу! Только с одним условием, хорошо?
— Каким условием? — Капитан не спеша возил ручкой по бумажке, ему, видимо, не был уже интересен ни Ромин кокаин, кстати, уже найденный, ни сам Рома, о котором Муха уже такого наговорил, что и оставалось капитанишке этому только одно — оформить свои бумаженции по всем правилам их ментовской канцелярии и препроводить Рому в камеру.
— Так рассказывать? — как-то уже совсем заискивающе произнес Рома. — Только с одним условием? Хорошо? Вы напишите, что я к этому кокаину не имею никакого отношения? А?
— Ну говорите, — как-то лениво разрешил Бурсевич. — Написать-то все можно. Бумага, она все стерпит. Только я уже устал писать сегодня. — Капитан развел в стороны пухлые ладони, как бы показывая, что от писанины на них нет живого места. — Я диктофончик включу. Не возражаете?
Роман Юшко пожал плечами. Он не возражал.
* * *
Двери им открыла сама Эвелина Даугуле — с распущенными по плечам светлыми волосами и в белоснежном атласном халате.
— Кто там, Лина? — негромко поинтересовался откуда-то из глубины мягкий баритон.
— Это из милиции, Радик, — спокойно ответила она, появляясь в комнате в сопровождении эскорта незнакомых мужчин. — Да, я не совсем поняла, что вам угодно, господа?
На слегка порозовевшем лице ее играла приветливая улыбка и не дрожал ни один мускул.
«Ну и выдержка у бабы!» — восхитился про себя майор Банников, вслух же сухо произнес:
— Вот постановление на обыск в вашей квартире, Эвелина Антанасовна. Пожалуйста, ознакомьтесь.
Из-за спины тяжеловесного майора между тем робко выдвинулись понятые — молодая, деревенского вида дворничиха с мужем. Дворничиха, белившая во дворе деревья, так и осталась в рабочем синем халате с брызгами извести; муж ее выглядел совершенно по-домашнему — в спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу. Колоритная парочка мялась в дверях, переглядываясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— Да вы проходите. Сюда садитесь, чтобы хорошо все было видно, — пригласил майор.
— А шо шукать будэтэ? — простодушно поинтересовалась дворничиха, с сомнением поглядывая то на свои запачканные грязью рабочие туфли, то на светлый ковер на полу.
— Золото-брильянты, — хмуро ответил Банников и кивнул одному из пришедших: — Давай, Володя, начинай…
Дворничиха только удивленно качнула головой, а сонные глаза ее мужа стали вдруг совершенно осмысленными и заблестели. «Будет теперь чего порассказать куму за пивом!» — так и читалось в его взоре. Он поудобнее уселся, вздохнул и сложил здоровенные ручищи на коленях, решив, видимо, ничего не упустить.
Даугуле осталась стоять где была — рядом с Хлебниковым. Профессор тоже был в атласном халате и шлепанцах — только у него и халат, и туфли были черными. Волосы Радия Вадимовича были еще мокрыми — наверное, перед приходом милиции он принимал душ. В отличие от безмятежно-спокойной Даугуле он был хмур, и выражение лица у него было брезгливое, как будто в светлой гостиной своей подруги он вдруг увидел целую россыпь черных тараканов.
Тайник обнаружили только через три часа, в комнате, которая была рабочим кабинетом Эвелины Даугуле. Он был устроен по образу и подобию тайников, которые устраивают в исторических драмах романтические персонажи. Из роскошно изданной книги Шарлотты Бронте была вырезана середина, и внутри образовавшейся полости лежал некий предмет, с легким шорохом спланировавший на пол. Проголодавшиеся и подуставшие понятые вытянули шеи — посмотреть, чего же такого нашли наконец в этой самой квартире, где до сих пор не было обнаружено ни золота, ни бриллиантов, по крайней мере в том количестве, в котором они ожидали их увидеть.
Банников подошел к выпавшему предмету, осторожно взял его двумя пальцами за торцевые стороны и положил на стол. Это был блокнот малого формата, в кожаном переплете, практически совсем новый. Банников слегка повернул его так, чтобы свет падал косо, и на странице стал четко виден весь текст записки, написанной с твердым нажимом и начинавшейся с обращения — «Радик!».
— Есть, — почему-то шепотом сказал Банников подошедшему сзади Бухину, который приехал сюда час назад. — Есть, Саня. Нашли.
Бухин посмотрел на текст, который знал уже наизусть из материалов дела, текст, который все время почему-то сам лез ему на глаза и в котором не было как раз этого единственного слова «Радик!».
— «Радик! Я ухожу. Мне все надоело. Я устала. У меня нет больше сил вести подобный образ жизни. Прощай. Твоя А.», — с выражением прочитал Бухин, не глядя в блокнот, и повернулся к Хлебникову: — Знакомый текст, правда, Радий Вадимович? Это ведь вам писала записку покойная Воронина? Очень умно было оторвать обращение, и получилось, что она сама выбросилась из окна. Только не умно было такую улику прятать, а тем более нести к своей любовнице.
— Это не мое, — сухо ответствовал Хлебников, подойдя к столу и невидящим взглядом окидывая лица присутствующих. — Я этого сюда не приносил.
— Ну, экспертиза покажет, приносили вы это сюда или нет, — заметил Банников, осторожно пряча блокнот в пакет.
— Николай Андреич, тут еще кое-что есть, — сказал тот самый Володя, который и нашел тайник. — Вот.
В коробке, которая когда-то была книгой, тускло отсвечивал какой-то предмет. Банников взял пинцет и переложил его на стол. Это был золотой медальон в виде сердца на оборванной золотой цепочке.
— Это тоже видите в первый раз? — спросил он Хлебникова.
Радий Вадимович буквально впился глазами в медальон, на гладкой поверхности которого были выгравированы две сплетенные в виньетку буквы — «Р» и «Т». Он механически протянул руку, словно желая взять медальон со стола и рассмотреть его поближе, но Банников руку перехватил.
— Я вижу, узнаете, — удовлетворенно сказал он. — Вашу покойную жену Татьяной звали, верно? И она тоже сама выбросилась из окна? — Он нарочито сделал ударение на слове «сама».
