Странное дело: его жены, все три, закосневшие с ним в своем кротком бесплодии, едва расставшись с Жан-Марком, тут же ныряли, как в омут, в очередное замужество и, черт их дери, начинали бесстыдно рожать!.. Не усмотреть в том издевки Расьолю давалось с трудом. Хотя, если уж говорить откровенно, обзаводиться приплодом ему никогда не хотелось: к чему? Чтобы навеки погрязнуть в раздорах отцов и детей? Стать заложником чьих-то капризов? Поддаться тупому инстинкту гамадрила-родителя и скакать с ветки на ветку в поисках пропитания для своих хвостатых сынов? Не пойдет! Его джунгли — литература. Чего-чего, а авантюр там хватает. Да еще попадаются время от времени пресимпатичные авантюристки…
Адриана! Вот с кем ему привалила козырная карта! В отличие от трио окольцованных им истязательниц, эта девушка была создана для того, чтобы найти в ней не гавань, а бурю, не ретивую похоть, а мстящую страсть, не холодный рассудок, а безрассудство томящейся силой порывистой дерзости. Она была только соперником — диким, хитрым, коварным, стремительным в действиях и в решимости драться всерьез. В борьбе с ней Расьоль обретал вдохновение укротителя, понимающего, что рано иль поздно, но послушный пока еще плети хищник вырвет прутья из клетки, и тогда с ним будет не совладать. Это и нравилось: обуздывать с риском для жизни не норов уже, а инстинкт, дразня его поминутно своим превосходством, покуда оно не исчерпано. Жить так, словно прыгаешь в пропасть, подвязанный нитью одной лишь отваги своей и готовности больше уже не подняться, переломать себе ребра, размозжить череп, взорвать падением сердце в груди; жить — как писать: громко, свирепо, неистово, трепетно, почти заколдованно…
Рядом с Адрианой он ощущал в себе всех своих жен: терпеливость одной, сладострастье другой и даже ум третьей (реинкарнация демонов, обустроивших дружный гарем в хрупком теле захваченной жертвы). В этом их состязании было все как бы наоборот, изнанкой навыворот, по-дьявольски путано, инфернально, злокозненно. Аморальность их связи дарила Расьолю свободу, каковой он был прежде лишен и надежду на обладание которой утерял с той поры, как пошел под венец на заклание. Отныне же все было — вправе, все дозволено, но — все вместе с тем презиралось. Все рушилось. Все клокотало, кипело, кишело и все приносило плоды. Расьоль стал писать так бесстрашно и люто, как будто писал своей кровью, а та в нем хлестала ручьем. В свои сорок восемь Жан-Марк вдруг впервые стал молод, впервые позволил себе обнажиться душой, впервые познал, что такое наркотики, впервые был верен, впервые не ревновал, впервые украл и впервые ударил, ничуть не стыдясь своей низости, женщину — ту, благодаря которой и вершилось все это «впервые».
А потом появилась Элит. Нить оборвалась. Он рухнул в пропасть. Думал — погиб.
Любовь? Черта с два! У любви есть телесность. Ее цель — вожделение. Здесь же было другое: какой-то звенящий восторгом простор, невменяемость чувств, их сумбурное кровосмешение. Невозможность примкнуть. Неспособность покинуть, уйти, отдалиться. Помешательство радости. Услаждение собственной болью. Ее беспричинность. Беспризорность щемящей печали. Ступор, пристальный слухом. Прозябание безотчетной тревоги. Ее колыбельная сладость. Летучая, мягкая ложь. Ложь повсюду, хотя и как будто бы вне подозрения. Подозрение — везде и всегда изнутри, словно память протосознания. Изощренный в терзаниях воли гипноз. Обреченность — как долг ожидания. Наваждение бездны, отзывчивой эхом, завлекающей, пьющей тебя по глотку. Нет. То была не любовь…
Наваждение!
Турера нагрянула к ним, как видение. Кульминация пьесы, начатой сто лет назад. Это и вскружило голову всем троим: шанс приобщиться через нее к святая святых — рождению не на бумаге, а наяву обольстительной повести, где интригой — их самих в ней участие. Отыграв свою роль, Турера исчезла. Но прежде, соблюдая каноны начертанной загодя фабулы, им всем отдалась. В одну ночь.
Сегодня утром за завтраком Дарси, отощавший лицом, подросший костюмом, заметно простуженный голосом, хрипло сказал:
— Пожалуй, нам лучше теперь разделиться. Оставаться всем здесь значит скверно коверкать сюжет.
Расьоль подтвердил:
— Надо клюнуть. Если нет возражений, я выбираю Флоренцию.
— Разумеется. Я так и думал. По крайней мере нам не нужно гадать с адресами.
— Выходит, вы — в Вену?
Англичанин будто не слышал. Расьоль поглядел на него и признался:
— Ваша выдержка, Оскар, делает честь даже британцу. Признайтесь, чт? вы на самом деле чувствуете?
Дарси пожал плечами, выпустил дым из трубки, потом показал Расьолю ладонь, собрал ее ковшиком, выбил в него горящий табак и стиснул кулак. На лице не дрогнул и мускул.
— Положим, вы меня убедили, — сказал Расьоль. — Вы ничего не чувствуете, и любая боль вам нипочем. Вопрос теперь в том, как мне не почувствовать запаха вашей боли, когда от нее разит паленым мясом?
— Вы сами только что определили способ: проветрите свое обоняние во Флоренции.
— Что ж, постараюсь. А вы — не вскройте вены в Вене. Кланяйтесь нашему общему другу.
— До свиданья, Жан-Марк.
— Руки я вам не подам: там у вас больно и пепел…
— Больно не там. Этот пепел — не пепел. До свиданья, Расьоль.
— До свидания.
Взяв такси, француз отправился на вокзал. Потом передумал. Хорошо бы сначала проверить… Мост «в четырех километрах отсюда» на карте был обозначен двумя параллельными скобами. Показав шоферу развилку в трехстах метрах от цели, Расьоль велел гнать туда.
Снабдив таксиста порцией чаевых, он наказал себя ждать:
— Вот вам книжка. Поскучайте покамест, а я пойду сполоснусь.
Обернувшись с проселка, он увидел, как водитель раскрыл томик Гофмана и послушно взялся читать.
Место было пустынно. Она говорила, колючки… Ага, так и есть. Крапива и брусника здесь тоже водились. Заправив штанины в носки, натянув рукава ветровки на кисти, Расьоль стал спускаться, вглядываясь под ноги и изучая каждый попавшийся куст. Минут через десять добрался до воды. Разделся. В поисках нужной подсказки прошелся по берегу, ковыряя в зарослях палкой, потом, сняв очки, вошел в озеро и несколько раз поднырнул, стараясь сверяться по деревянным стропилам моста. Делай то, чего ждут от тебя меньше другого, — не в этом ли долг персонажа, которому доверяют толкать, как тележку, перегруженный перипетиями, чересчур разбухший сюжет?
С грехом пополам, хотя и не без ущерба для желудка, принявшего несколько глотков озерной воды, но Расьоль со своей задачей справился, да и всплыл ровно столько раз, сколько нырнул. Жаль, Суворов не видел…
Наспех одевшись, Жан-Марк вскарабкался по склону и заторопился к такси. Похоже, ничего не найдя, он все-таки кое-что откопал: как он и предвидел, тайна сия заключалась в таланте бессмертия. Том самом, что дается, как дар, всем бабенкам наперечет: они редко когда умирают, даже если чертовски наглядно убиты. Инкарнация? Что ж, будем считать, трюк оценен.
