Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
– Во стене Китай-города, Прокофей Федорович, – смиренно ответил старик.
– Часы-то пойдут ли?
– На то Божья воля… А разверстанье умоголовное изделал. Колокола лью. Великой вал и малые валы к отливке изготовим на Маслену неделю. Гири с маятником выльем в мясоед…
– Вестимо ли, что сейчас иноземцы едут, а с ними и аглицкой земли часовой мастер Галовей?
– То неведомо нам.
– Лезьте наверх, зрите в вечернюю сторону, от Тверских ворот поедут, а не то от Арбатских!
Соковнин и сам поднялся на самый верх четверика, постоял у бойницы немного, но терпения больше не было: надо было давать распоряжения к праздничному столу, ведь приедут Трубецкие и Морозовы. Он поправил подушку на животе, приодернул парчовый охабень и пошел вниз, не простясь. Внизу же загремел по кирпичной стене рукоятью плети, закричал:
– Эй! Коль нелюбье учините меж себя и иноземца – здоровым не быть! Внемлешь ли?
– Внемлю, – ответил старый кузнец в темноту каменной лестницы.
Там глухо бухнуло эхо.
Иноземцев провезли через Арбатские ворота. Туда загодя возили песок, мелкий камень, бревна, возили всю неделю. Там ровняли дорогу, перебирали мосты, по-прежнему стрельцы свирепствовали у домов, наказывая их владельцев за бесхозяйственность. И вот два больших боярина, послав вперед пристава, поехали за город, где на дворе для послов три дня жили иноземцы в ожидании въезда в столицу Руси. Два боярина, стрельцы верхами и сотня оседланных лошадей – выбирай, иноземец, любую! – подъехали ко двору, забрали ожидавших и повезли на посольский двор, на Ильинку.
– Который мастер-то? – вырвалось у Ждана Иваныча.
Он оттеснил и Алешку, и Шумилу и все старался угадать, который Галовей, когда вереница всадников выехала через Воскресенский мост на Пожар. Однако все они были одеждой похожи на Ричарда Джексона.
– Деда, пусти-и-и!
– Да смотри, смотри, невидаль какая!
Старик отошел, взволнованный и неприятно задетый. Приезд иноземного часовщика не был неожиданностью, но сейчас почему-то сделалось горько: неужели он, Ждан Виричев, не смог бы смастерить большие бойные часы?
– Деда, один фряга сюда глядит!
Вечером, когда Виричевы уже отужинали, в башню к ним, на второй этаж, явились стрелецкий сотник, стряпчий Коровин, переводчик Михайло Глазунов, который после пожара в Устюге вернулся в Москву и получил повышение, а с ними иноземный часовой мастер Христофор Галовей.
Ждан Иваныч зажег вторую свечу и с поклоном попросил гостей на лавку. Он с интересом рассматривал невысокого и очень бледного человека, скорей всего утомленного дорогой, чем больного. Его маленькие усики были тонко подстрижены, глаза светились умом и любопытством. В руке был большой бумажный свиток. Галовей долго говорил что-то на своем языке.
– Иноземец Галовей благодарит всех приставленных к нему, – перевел Михайло Глазунов, – и желает говорить с русским мастером с глазу на глаз.
Когда внизу затихли шаги Коровина и сотника, переводчик повернулся к мастерам в надежде на короткую беседу. Однако до второго часа ночи Галовей и Ждан Иваныч с сыном не отпускали его, увлеченные необыкновенно долгой, интересной и важной беседой. Кузнец, к удивлению англичанина, понял чертеж без большого труда, но настаивал на небывалой в часовой практике детали: доказывал, что легче сделать вращающийся циферблат, чем двигать по нему стрелку.
Англичанин согласился.
Глава 16
Двор окольничего Соковнина был забит колымагами, распряженными лошадьми, стоявшими под седлами. В конюшне, около нее, у коровника, у житницы – всюду лошади. Самые родовитые, Морозов и Трубецкой, привязали своих к балясинам крыльца. Оседланные лошади и колымаги меньших людей стояли где придется, даже за воротами, в переулке, у тополей, мордами в забор. Каждому своя честь. Со своими кормами приехали стольники, подьячие, казначей Филимон, подьячий Никита и другие служивые люди Приказа Великоустюжской Чети. Все они привезли подарки новорожденной имениннице, но толпились на дворе, не смея входить в покои раньше Морозова и Трубецкого. Большие бояре уже осмотрели новорубленую дворовую церковь Соковнина, потом – кладовую меховой рухляди и теперь направлялись к праздничному столу. За ними, толкаясь и поругиваясь, напоминая друг другу свою родовитость, ломились наверх остальные.
У порога Морозова оттеснил локтем Трубецкой, но хозяйка помнила о великой чести: сын Морозова наречен женихом ее дочери – быть ей боярыней Морозовой! – и первой выказала честь будущему родственнику. Она поклонилась Морозову малым обычаем – в пояс. Морозов вмиг окинул взглядом столы, лавки, огненно-желтый сарафан хозяйки и толпившихся сенных девок в нарядных, выданных хозяйкой сарафанах и поклонился большим обычаем, тронув рукой пол. Затем он, не снимая распахнутой шубы на соболях, подошел к хозяйке, кинул шапку на сундук и выпрямился перед нею. Она снова поклонилась Морозову, он ответил ей опять глубоким поклоном. Соковнин поклонился Морозову и попросил его поцеловать хозяйку дома. Морозов, согласно обычаю, просил сделать это хозяина. Когда Соковнин исполнил просьбу, тогда Морозов поцеловался с хозяйкой трижды и отошел с поклоном к порогу.
После Морозова поцелуйный обряд выполнили Трубецкой и все остальные гости по чину. Потом сенные девки вынесли поднос с кубками и кувшины с вином. Соковнин низко поклонился гостям и просил подходить и выпить государева вина с зельем. Но Морозов держал обряд до конца и в свою очередь просил сначала выпить хозяев. Соковнин приказал выпить жене, потом выпил сам, затем двинулся к порогу и стал обносить чарками всех по чину. Гости принимали кубки, крестились, выпивали и кланялись. Когда обряд был закончен, жена поклонилась гостям и ушла на свою половину, к женщинам – женам и дочерям гостей.
Настало время рассаживания гостей. Соковнин с поклоном просил занять место в красном углу Морозова. Тот ждал этого, но для порядка отнекивался, чем задержал застолье, но в конце концов сел. Затем сел угрюмый Трубецкой, а за ними повалили, препираясь, все остальные. Самая последняя мелочь уместилась на полатных лавках за столом, стоявшим криво, впритык к главному. Еще не угомонились, а Соковнин уже крикнул, чтобы несли на стол.
– Тащи! Тащи! – покрикивал на дворню хозяин. – Тащи скороспешно! Эки вы непроворны!
Кубки были уже налиты, а на стол несли и несли капусту с сельдями, рыжики в конопляном масле, потом нанесли и́кры: осетровые, белужьи, севрюжьи, стерляжьи, щучьи, линевые. Поставили паюсную и луковую, зернистую и армянскую икру. Яства были и белые, и красные, и черные с перцем и рубленым луком.
Был постный день, и Соковнин волновался: не остались бы голодны гости, тогда не обраться сраму на всю Москву. Он не торопил смену блюд, чтобы успевали съесть из каждого побольше, но блюда шли своим чередом, и вот уже рядом с икрами ставили спинки и пруты осетровые, стерляжьи, белужьи, семужьи. Потом пошла вяленая и провесная рыба[189]. За лососиной и белорыбицей подали ботвинью из последних зеленей. За этим хлёбовом пошла паровая рыба, а за ней уже разносились по дому запахи жареной рыбы.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
