Папка, которую я спрятал за пазухой, уже провалилась в штаны и сильно выпирала, когда я, распрощавшись с Настей, спускался по лестнице. Старушка на проходной посмотрела на меня безумными глазами.
— Все нормально! — воскликнул я.
Было около семи, когда я пришел в редакцию. Сидоренко ждал меня. Я сказал, что был на похоронах, потом вытащил из штанин, как говаривал пролетарский поэт, «дубликатом бесценного груза». Мы тут же закрылись. В папке находились копии счетов за поставки нефти на миллионные и даже миллиардные суммы, распоряжения об отправке и перетранспортировке эшелонов, авизо на долларовые суммы, бланки правительственных постановлений… И всюду мелькали фамилии, имена, которые знала вся страна…
Просмотрев всю папку, Владимир Михайлович растерянно взглянул на меня. Моя физиономия была, наверное, не менее вытянутая.
— Да ты хоть понимаешь, что припер? Если кто узнает, что у нас есть даже копии этих документов, нас тут же передавят, как клопов…
Он снова углубился в документы, закурил «Яву», роняя пепел прямо на стол.
— Я знал, знал, что вот этот, — он пальцем ткнул в подпись на бумаге, — сволочь и воришка, но чтоб до такой степени!.. А вот этот, радетель за судьбы Отечества, старушки плачут, когда он на митингах выступает, кричит, за решетку «прихватизаторов»! Монстр, гадина… Неужели столько подонков, Володька, неужели все это правда, что не фальшивки, что все это схвачено, схвачено и поделено? Общак на миллиарды долларов… А мы опять на своих кухоньках вполголоса ругаем и клянем свои власти?..
Мы молча курили, думая об одном: что будет, если все это напечатать?
Наконец Сидоренко вынес приговор:
— Пока торопиться не будем. Покажу пару документиков своим друзьям из МВД и Генпрокуратуры, посмотрим, что скажут.
Я согласился: с бухты-барахты такие вещи не делаются. Потом Михалыч спросил, какие материалы я сделаю из Первомайского. Я пообещал написать о собровцах Москвы и Краснодара и о погибшей Ксении.
— Давай! Как напишешь, можешь взять отпуск. У нас спонсоры появились, верят в нас. Можешь поехать на отдых в Анталию, на Кипр, в Египет. Но сначала материалы сдашь.
Я возвращался домой с надеждой, что моя гостья уехала с обновленной душой и покаянием на Украину. И одновременно чуял тайное желание вновь увидеть ее, а может, и не только увидеть. Чудная дивчина, бестрепетная амазонка, схватить бы ее, заломить белые ручки с грязными фронтовыми ногтями, повалить, сопротивляющуюся, на ту же постель, на которой она впервые за многие дни спала в полной безопасности (я — не в счет).
Она действительно ждала меня. В комнате из-под кастрюли курился запах чего-то сугубо домашнего.
— Уж не борщ ли ты сварила? — спросил я с порога.
— Ты, наверное, никогда не ел украинского борща, раз такое говоришь, — отозвалась она.
И действительно, где я мог есть украинский борщ: не в Дагестане же или в Таджикии, как выражался экс-президент Михаил Ставропольский.
Передо мной поставили огромную тарелку с дымящейся коричневатой жидкостью, из которой, как валуны из лавы, выглядывали куски мяса и картошки.
— Как это называется? — поинтересовался я.
— Венгерский гуляш… Не бойся, не отравлю. Водку свою пить будешь?
— А ты?
— Я купила еще немного вина.
— Откуда у тебя деньги?
— У знакомых заняла.
Я не стал уточнять, что за знакомые появились у нее.
— Когда на Украину?
Она сказала, что не поедет на Украину. А потом сообщила такое, что я чуть со стула не упал: по телефону разговаривала с Раззаевым. Более всего меня удивило, что Шамиль знает мой телефон. Мария успокоила — она сама звонила ему с телефона-автомата.
— И где он сейчас?
— На своей базе, в столице Ичкерии. Он сказал, что мои деньги ждут меня, предлагал приехать и забрать и заодно обсудить кое-какие общие интересы. Я согласилась.
Я сказал ей, что она свихнулась, возможно, из-за контузии. После поездки в Москву он заподозрит измену и в последствиях можно не сомневаться. Но она настояла на своем, тем более ей надо отдавать долг. Воевать же Мария не собиралась. По крайней мере, так заявила.
Почему-то я пожалел эту дуреху. Уж я-то повоевал на своем веку, знаю, во что превращается человек, избравший войну своим ремеслом. В какой-то неуловимый для самого себя момент становишься рабом привычек — к неотвратимости собственной смерти, к убийствам, которые подспудно совершаешь с удовольствием, речь не идет об откровенных садистах, живущих одним желанием кого-то замочить. Дурные легкие деньги, водка, бабы, лица которых забываешь через два дня, беспричинная жестокость, наркотики, нервные срывы и снова водка, наркотики, и снова срывы…
Мы выпили, разгорячились и стали спорить. Причем она говорила на украинском, а я на русском языке. Речь не шла о территориальных притязаниях двух стран, просто каждый из нас излагал противоположную точку зрения: я считал, что ей незачем ехать на войну, она же считала, что война для нее лучше, чем те дела, которыми занимаются сейчас ее бывшие одноклассницы: проституцией в Восточной Европе и России, челночным извозом, торговлей украинским салом и колбасой на Киевском вокзале и в других подворотнях Москвы. Когда же, наконец, мы устали и охрипли, то по очереди приняли душ и легли на диван. Я уступил свое одеяло, сам укрылся пальто.
Она снова ушла незаметно.
Я остался работать дома. Продуктами девушка меня затарила, я покрыл стол чистой страницей и без всякого плана написал сначала о гибели Ксении, иначе бы меня загрызла совесть. Потом, через три часа, перекурив и выпив чашку кофе, взялся за второй материал, сразу озаглавив его «Смертельный номер Краснодарского СОБРа». Трижды ко мне заходила тетя Дуся и трижды делала последнее китайское предупреждение за мое аморальное поведение. Она страдала провалами памяти, а так ничего была старушка, бойкая нравственница. Она, кажется, еще обещала меня отлучить от жилплощади, но я уже не реагировал, я вновь был на холодном поле у села Первомайское, я пригибал голову среди развалин, вспоминая, как проклинал своих и чужих, свою дурацкую авантюру и новую профессию… Пообедал около четырех часов дня, торопливо проглотив вареную колбасу и запив ее холодной водой. Пора было приниматься за третий материал, но силы меня покинули. Для начала двух материалов вполне достаточно. Я оделся, чтобы отнести материалы в редакцию и по пути выпить пива. В коридоре меня настиг телефонный звонок. Страшно не люблю бежать к аппарату с порога. Как знал, что звонок порадует. Звонила Мария из Чкаловского, собралась лететь. Ее ребята якобы сказали, что Шоме надо делать скорый суд, за то, что он припрятал часть денег, выделенных на премию за операцию в Кизляре и Первомайском. И теперь ей непременно надо быть там на разборке.
— Я должна отомстить за всех тех, кого он бросил с Салманом. Это не прощается, тем более они сами повели нас на это дело. Извини, больше говорить не могу. Может, еще увидимся.
