Полностью раскрыться тому, кого ты любишь — нереально. Закон борьбы противоположностей, инстинкт самосохранения и саморефлексия вкупе с извечным желанием не обидеть, не подставить, не сделать больно заставляют вас врать, утаивать по умолчанию, изворачиваться и еще раз врать, в конце концов сделав вашу истинную сущность извращенной, зашифрованной и мимикрировавшей до неузнаваемости.
Это тоже любовь, если вы еще не поняли. Она на многое способна. Прямо как хайтек.
О хайтеке, кстати: он вообще очень способный. Гораздо более способный, чем вы привыкли думать.
* * *
Какое-то время я тупо созерцал витрину, возле которой она меня высадила. Давно не пользованная контора — думаю, прогорела еще лет пять назад и с тех пор в силу неудачно выбранного стратегического положения никому так и не приглянулась. Поверх витрины — даже не пыль, как в том магазине с десятком экранов, а грязные потеки. По ту сторону: паутина, неопределяемый скам и высушенные трупики насекомых.
По ту сторону, только еще глубже: непонятно к чему приуроченная фотография. Странно, что она до сих пор не выцвела. А если и выцвела, то так, что ей это пошло на пользу. Тона: синие, голубые и белые. Море, прибой, непонятное освещение (то ли закат где-то за кадром, то ли просто пасмурный день), песок и прочая мишура, официально считающаяся сопутствующей счастью. На песке у прибоя — «Фольксваген-каравелла» 1949 модельного года, явный секонд-хенд: старый, глазастый и клювастый. Ракурс «Фольксвагена»: три четверти, цвет: двухцветка, синий/белый. Какая-то чикса оперлась на мятую дверь, куда-то смотрит. Скорее всего, вглубь себя. Вобщем, примитивная тема.
Но. У меня впечатление (точнее, я знаю, уверен на двести процентов), но не так-то все просто. Что фотограф хотел сказать абсолютно не то, что все поняли (все просто сделали из этого банальную рекламу, потому что банальную рекламу принято делать вообще из всего — ценного и не очень). Никто не разглядел цельного замысла. Которому соответствовало абсолютно все на этой фотке. Вплоть до последней вмятины и пятнышек коррозийного цветения на сине-белой дверце.
В принципе, нельзя сказать, что я сам поймал посыл неизвестного фотографа в той мере, в какой он был задуман. Все сводилось на уровень ощущений. Но ощущения того стоили.
Я имею в виду: мне бы очень хотелось оказаться на месте этой чиксы (пусть даже трижды надуманной, придуманной, позирующей и нанятой через средней элитарности модельное агентство), в жизни которой был тот запечатленный на пленку день и тот «Фольксваген». За грязевыми потеками и потрескавшимся от времени стеклом я разглядел то, ради чего стоит жить — пусть даже суррогатное и инсталлированное в чьих-то рекламно-имиджевых целях.
Жаль, что я не бывал здесь раньше. В то время, когда жила моя сестренка. Еще одна вещь, которую я не сделал: мне стоило привести ее сюда и показать эту примитивную фотку за грязным стеклом. Кто знает — может, вглядись она в нее на несколько минут, все сложилось бы иначе… Но — проехали.
В моей жизни был другой «Фольксваген». «Жук», несколько минут назад скрывшийся за поворотом и уехавший в сторону от центра. Джанки со спичками наверняка углядел бы в этом Знак, Символ и Глобальную Связь.
Я неспешно двинулся вдоль по улице по направлению к центру. Направление к центру: оно было предполагаемым, потому как мне все никак не удавалось идентифицировать мое местонахождение. Вывесок на стенах сталинских домов не наблюдалось, да они бы в любом случае вряд ли о чем-нибудь мне сказали.
В окружающем меня пространстве что-то изменилось. Не могу точно сказать, что именно. Наверное, воздух: его молекулы казались более разреженными. Какими-то более фиолетовыми, что ли. С примесью кварцевого излучения. Я тихо двигался по улице в (предполагаемую) сторону центра, боясь признаться самому себе в том, что сегодня это уже со мной происходило.
Улицу я все никак не мог узнать. Хотя уверен: большинство людей были бы не в состоянии отличить одну московскую улицу от другой, попади они туда так же, как я — спонтанно и вне контекста. Если речь, конечно, не идет о Тверской или каком-нибудь Кутузовском проспекте с триумфальной аркой.
Все еще (для проформы) мотая по сторонам офигевшей головой, я продолжал движение в выбранном наугад направлении.
Не думаю, что все это подсадило меня на измену. Мой приход был нейтральным, я бы так сказал. Ознакомительным.
До той самой поры, когда прямо за спиной не заскрипели полоумные и непонятно откуда взявшиеся тормоза. Они орали, казалось, целую вечность. А потом мне в бедро (в ушибленное) ткнулась огромная хромированная масса. Я повалился на асфальт, а надо мной нависала очередная тень из прошлого. Фундаментальная, как давешнее это. «ЗИС-110», советский «паккард» эпохи (разумеется!) Сталина и его барокко.
Я медленно встал, потирая ушибленное (в очередной раз) бедро. По сравнению с гигантским членовозом его водитель казался таким незначительным, что даже не сразу бросался в глаза.
Я хочу сказать: водила выступал здесь на вторых ролях. Он как будто вообще не принимал участия в управлении этим монстром, а сидел за рулем просто так, для галочки и завершения картины. Во всяком случае, так казалось.
Мне было пора вступать. It's time.
— Ты охренел, отец?
— Я… извини, брат. — Мужичок за рулем, надо полагать, изрядно переконил. Неизвестно, правда, из-за чего — из-за боязни получить в торец или же повредить хром (этот лимо, как я понимал, стоил относительно бешеных денег). — У меня же, блядь, гидроусилителя-то нет! Старая же машина.
— Так не гони так на этой старой машине! Отдай ее в музей советской бронетехники. — Я хлопнул рукой по лакированной крыше, которая находилась едва ли не на уровне моей головы — не столько из злости, сколько из желания хлопнуть рукой по дорогостоящей машине. Жалко, что этот придурок был не на шестисотом.
— Так как же не гнать-то? Как не гнать? Ты что, не видишь, что творится вокруг?
Я осмотрелся. Проблема заключалась в том, что вокруг ничего не творилось. Ровным счетом. Мы были единственными персонажами в Кадре, а все остальное — дома, деревья и тротуары — оставалось стоять на своих местах.
— Не вижу, — сказал я. — По-моему, все спокойно. Но он, видимо, был не согласен. Он уже включал передачу (рычаг на рулевой колонке, как и подобает слизанному с американской конструкции дредноуту) и поспешно закрывал окно. Всем своим видом он выражал подавленность и шугу, как при классическом бэд-трипе. Затылок мухой бился о перегородку, в соответствии с замыслом конструкторов отделяющую таких вот лакеев от Тех, Кто Сидит Сзади.
— Скоро увидишь, — успел выкрикнуть он через закрывающееся стекло (бронированное?). — Автобусы сошли с ума. Люди бегут. Город сорвался с катушек!
Я подумал: ну да, теперь сомнений нет. Я снова попал в интерактивный фильм не для всех. Правда, непонятно, когда именно. А где-то на заднем плане в мозг уже лезли полчища гадких мыслей. Страшных, отталкивающих мыслей. В соответствии с характеристикой я их отталкивал. Точнее, пытался оттолкнуть. Потому что если бы они оказались верными… но такие мысли я тоже отталкивал.
