Эмблема Дерби на обложке не доказывала его авторства — лишь то, что он владел книгой. Равно как и цитаты на полях. В эпоху Ренессанса поэмы и сонеты имели широкое хождение, и не только шекспировские. Понравившиеся строки можно было записать в альбом — выходило нечто вроде сборника стихов, изречений и анекдотов, которые хранились и перечитывались, чтобы вовремя приправлять ими беседу или письмо. «Я» любого сонета оставляло простор для воображения. Каждый мог примерить его на себя. Если Дерби выписал цитату из сонета, значит, он ее просто знал, как и отрывок из «Юлия Цезаря».
Шекспирами от этого не становятся.
Однако связь была налицо — пусть тонкая, как нить паутины, зато такая же прочная.
Другое дело — история с химерой.
Орел, лебедь, вепрь, боров и сокол с копьем… в совокупности с письмом Уилла рисунок химеры на странице фолио давал повод думать, что Шекспира создавали сообща. Только как?
Догадок не перечесть. Может, Дерби, леди Пембрук, Бэкон и Оксфорд объединились в союз меценатов, чтобы поддерживать Поэта. Может, Они хотели избавить Шекспира от прочих забот и, говоря словами Вирджинии Вулф, дать ему «средства и свою комнату»: долю в труппе «слуг короля» и собственный театр — «Глобус». Невиданный пример спонсорства.
А может, дело зашло дальше. Если разобраться, каждый из участников представлял какую-то пьесу в соответствии с частями химеры: Бэкон — «Виндзорских насмешниц», леди Пембрук — «Антония и Клеопатру», а также «Короля Лира», Оксфорд был связан с «Гамлетом» и комедией «Все хорошо, что хорошо кончается», Дерби — с «Бесплодными усилиями любви» и «Бурей». Может, когда-то они приносили драматургу сюжеты или подсовывали книги — взгляни, мол, тебе понравится. А взамен получали право заглядывать в пьесы до их завершения, подсказывать фразу или имя.
Крайний вариант развития событий таков: «члены» химеры могли писать все сами, коллективно или поодиночке, а Уильяма Шекспира наняли как посредника и представителя. Тогда «человек из Стратфорда» был только курьером, призванным доставлять пьесы в театр под именем, не вызывающим подозрений, аллегорическим и почти благородным, чтобы никто не мог упрекнуть истинно знатных сочинителей в причастности к лицедейству — низкому ремеслу актеров и балаганных шутов.
Между этих полюсов лежала нехоженая земля домыслов и предположений. Возможно, Шекспир служил переписчиком или даже ответственным консультантом по сценариям. Большей частью пьесы хорошо приспособлены для исполнения на сцене, что было доступно лишь человеку, знакомому с театром, с расположением сценического пространства, возможностями и привычками конкретных актеров и трупп. А может, пятичастная химера была маленькой академией. Может, в ее магическом кругу Шекспир ощущал себя равным среди прочих или даже звездой среди верных учеников.
Прибыл официант с полной тележкой снеди. Сэр Генри, всхрапнув, проснулся и радостно налег на жаркое с молодым горошком и йоркширский пудинг. Я отказалась. Мне было не до еды.
Именно Дерби скорее всего первым открыл мистера Шекспира из Стратфорда. Встречались ли они в детстве, где-то на севере? Шекспир был на три года младше, и окружение, вырастившее его и будущего графа Дерби, разнилось, как небо и земля. Однако в театре, где правили свои законы, богач был наравне с бедняком. Может, они познакомились на представлении в Стратфорде, Ковентри, Честере или даже в Ноузли-Холле и Латом-парке, после чего Шекспир оставил родные места в составе труппы графа Дерби или лорда Стренджа? В начале карьеры он как будто поддерживал связи с обеими компаниями и еще с актерами Пембруков.
Что, если два Уилла каким-то образом сдружились? Нашли друг друга занятными или по крайней мере полезными? Кто кого научил — Шекспир Дерби театральным премудростям или же Дерби, как Гамлет, давал своему актеру советы и заказывал пьесы?
Мне вдруг представилась графиня Пембрук: как она, изящная, светловолосая, решительная, под руку с Бэконом и Оксфордом врывается, расталкивая слуг, в кабинет к Шекспиру и Стэнли. Поэт вскакивает, опрокидывая чернильницу, перо падает со стола. Юбки и кружевной воротник графини еще колышутся от быстрого шага. Она торжествующе улыбается и требует платы за молчание, порождая залп гнева и возмущения. «Не деньгами», — тонко замечает графиня. Этого у нее куда больше, чем у мистера Стэнли вместе с его актером, да и не опустится она до такого убогого шантажа. Нет, ей нужны имя и сцена. Она желает получить место на этом пиршестве масок.
Стэнли загнан в угол. Если это всплывет, отец лишит его наследства, а братец-вертопрах едва ли бросится помогать. Что ж, он всегда любил интересных собеседников. А мистеру Шекспиру и вовсе терять нечего: вместо одного покровителя — четверо. Может, он сам шепнул графине о нем — непроста так хитро улыбается…
В дверь постучали, и приступ тревоги рассеял мою грезу.
Оказалось, пришел Бен. В руках у него была спортивная сумка. Судя по тому, как натянулся ее ремень, он захватил с собой что-то помимо кроссовок.
— На церковном дворе только один патрульный, — доложил Бен, — зато у Дома Нэша многовато садовников с пушками. Синклерова работа, как пить дать.
— Видел его? — быстро спросила я.
— Нет.
Бен сел рядом с сэром Генри и принялся за ужин, а мне есть по-прежнему не хотелось. Хотелось думать, думать и думать…
В самом деле, после 1593 года в творчестве Шекспира произошел неожиданный подъем — не только количественный, но и качественный: изменились тон, направление мысли, ее глубина. На протяжении шести-семи следующих лет из-под его пера появились «Бесплодные усилия любви», «Вознагражденные усилия любви», «Ричард II», «Ромео и Джульетта», «Сон в летнюю ночь», «Король Иоанн», «Венецианский купец», первая и вторая части «Генриха IV», «Виндзорские насмешницы», «Много шума из ничего», «Генрих V», «Как вам это понравится» и «Юлий Цезарь»: по два-три шедевра в год, причем иные не сходили со сцены по полтора года, вроде «Ричарда II», «Ромео и Джульетты», «Сна в летнюю ночь» и «Короля Иоанна». Большинство писателей пошли бы на убийство ради того, чтобы написать столько и такого за шесть десятилетий, а тут — всего шесть лет!
Меня передернуло. Безумие — вот это что. Я превращалась в Делию. Мисс Бэкон вообразила, будто Шекспиром был ее однофамилец, а теперь мисс Стэнли представляла на его месте Уильяма Стэнли. Делия собиралась вскрыть могилу, и я — тоже, в эту самую ночь.
«Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права».
Мисс Бэкон спятила.
Я схватила том Чемберса и несколько раз встряхнула корешком кверху, пока не выпали все письма и бумаги, сложенные между страниц. Листки запорхали в воздухе, словно высушенные крылья бабочек, и легли ворохом на ковер. Я нагнулась и стала их перебирать, почти не смущаясь того, что сэр Генри и Бен глазеют на меня из-за стола.
Черт возьми, ведь доказательств — полно! Каталожная карточка Роз, письмо Гренуилла к Чайлду, Офелии — Джему… Ее же предсмертное письмо Эмили Фолджер. Письмо графини Пембрук сыну — «Наш верный Шекспир тоже здесь». Письмо Уилла «Сладостному лебедю». Надпись на странице фолио из библиотеки Дерби. И наконец, самое прекрасное — миниатюрный портрет молодого человека на фоне огня, спрятанный внутри броши.
