футболка задралась, видно было белый живот и едва оформившуюся грудь.
– Поймали сучку в подвале дома, где стрелки сидели. Я сначала и не понял, что баба, – объяснил Саше Бык, – Не сопротивлялась. Оружия не было, говорит, что из другой деревни, в рабстве держали…
– Да врёт она как дышит! Жопой чую, – еле выговорил Пузырь, страдавший от одышки: тащить почти бессознательную девку ему было тяжело. – Она следила. А могла и подлянку какую сделать. Растяжку поставить, жратву отравить. Хорошо, что не стали есть их подношение.
– Саня, посмотри, есть у неё отметины? Может, она снайпер, – приказал Режиссёр, который шёл следом за процессией. – А то эти троглодиты сразу начинают её лапать и не видят ничего.
Форма его была в грязи, будто он ползал по-пластунски в каком-нибудь огороде. Дикарей, у которых находили синяк на плече или мозоль на указательном пальце, вешали сразу. Случалось, что снайпером была баба. Бык сорвал с жертвы футболку под гогот распявших её на своих руках наемников.
Саша подошёл, присмотрелся. Почувствовал, как это создание с коротко стриженными русыми волосами мелко вздрагивает. Вроде бы ничего такого у неё не было. Бледная кожа, несколько синяков и ссадин на ногах, царапина на лбу, фингал под глазом, но вот именно там, где мог отпечататься приклад винтовки, – ничего. И на пальце ничего. Но это ещё ни о чём не говорило. Можно быть стрелком и не иметь таких отметин.
Зато он рассмотрел её вблизи. Пожалуй, она никогда не была красавицей, даже без синяков. Да это и невозможно, наверное, – в таких-то условиях… Может, если бы у неё была возможность ухаживать за собой, питаться получше, отдыхать иногда… Лет ей точно не больше четырнадцати, а то и чуть меньше. Но взрослеть уже начала.
То, что девчонка не стреляла, не означало, что она не помогала «террористам» (как иногда звали непокорных оборвышей). Подвал, где её нашли, был снаружи не заперт. С чего ей оставаться, когда остальные все сбежали? Дед – понятно, еле ходит. А она с виду резвая. И не видно, чтобы её приковывали или истязали.
Пока не истязали.
Бойцы усадили девушку на пол и прислонили к стенке, рядом с бывшим пожарным краном. Воды в трубах не было полвека с лишним, носили ведром из колодца.
– Деда убирайте, тёлку сажайте в кресло, – приказал Режиссёр.
Бойцы еще больше оживились.
– Разрешите Дядьке помочь? – загомонили наёмники, как дети, выпрашивающие конфету. После боя им нужен был выход для эмоций. Разрядка.
– Чёрт с вами, – устало махнул рукой Режиссёр. – Освободитесь – пойдёте охранять периметр. Завтра заберём тела и уедем. Шефу доложу, что нужно чистить тут всё.
– А мы пока пойдём деда повесим. На виадуке. Что, старче, голос не прорезался? – лейтенант встряхнул искалеченного пленного, которого уже сняли с кресла. Идти тот не мог, он даже голову не мог держать, свесил её на грудь и стоял, покачиваясь. Голова, скальпированная огнём, была чёрной, как наконечник факела. От бедняги разило жжёным волосом, горелыми тряпками и – самое жуткое – жареным мясом. Кисти рук напоминали клешни фантастического ракообразного – скрюченные, покрытые волдырями. – Последний раз спрашиваю, – Режиссёр приподнял голову старика за подбородок, чтобы видеть его глаза. – Вы порешили наших людей?
– Это не люди, – сказал дед, вдруг распрямившись, хриплым голосом, но твёрдо, без дрожи. – И не мочили мы их. Вас вот решили вальнуть… И дело не в Кирпиче. А в том, што вы долбаные питеры! Гореть вам, суки…
Он согнулся в три погибели от удара тяжёлым берцем Пистона, тут же ему накинули мешок на голову, и Бык повёл его к лестнице. Лейтенант пошёл следом, по пути прихватив с собой к месту казни ещё несколько бойцов с первого этажа под их разочарованные вздохи. Дед продолжал костерить всех: «котов», «енотов», Остров Питер, его магнатов, его жителей. И обещал всем страшные кары.
– Собака лает, ветер носит, – пробормотал Пистон, – Недолго ему осталось.
Саша знал, как это будет. Палач привяжет прочную верёвку к металлическим конструкциям, скрутит тугую петлю, накинет деду на шею и по сигналу лейтенанта столкнет его с виадука. Веревка остановит полёт, словно антигравитация. И человек умрёт либо мгновенно, либо очень быстро. Крайне редко кто-то невезучий задыхался и корчился на верёвке минут десять, а то и дольше. А Режиссёр не меньше Богодула любил глумливо прокомментировать: «Когда людей вешают, они порывают с земной суетой и теряют чувство стыда, мон ами. Поэтому обоссываются».
Саша радовался, что не услышит, как опять кто-то хрипит, не увидит, как повиснет труп, словно запрещающий знак над железной дорогой.
Иногда верёвка обрывалась, висельники падали и расшибались. Если не насмерть, то приходилось вешать ещё раз. Гораздо лучше годились для таких дел специальные альпинистские тросики, они не лопались. Иногда пленных вешали на фонарных столбах. Часто по ним после этого стреляли, как по мишеням.
Саша много раз присутствовал на казни, но до сих пор не мог привыкнуть. Живорез и Пистон тем временем затащили девку в «комнату развлечений». Начали фиксировать её в кресле. Остальные стояли пока в коридоре.
– Откройте окно, пусть проветрится. Навоняли, блин.
В распахнутое окно ворвался свежий воздух. Саша отвернулся. Ему хотелось выпить чистой прохладной воды, а ещё умыть ею лицо и руки. Ещё хотелось поесть, а потом поспать хотя бы часок. И ничего больше. Никаких других желаний.
Хотя… Зачем врать самому себе? Где-то в глубине был ещё один позыв, от которого становилось жутко. Как оборотню, которому хочется забыть о своей второй, звериной ипостаси.
– Скучно, – сказал Богодул и зевнул. – Вешать баб веселее. Прикольнее дрыгаются. Когда закончим с ней, тоже вздёрнем.
– Жалко, что одну только поймали, – поддержал старшего товарища Пузырь, – Разбежались остальные… Прикольно, когда вешаешь трёх-четырёх разом. Но женщин вот ещё не доводилось.
– Обожди, Дядька, – в комнату зашёл вернувшийся командир. – Пусть Саня с ней поговорит.
– Зачем это? – удивился Дядька, недовольно взглянув на Режиссёра. – Саня, выйди.
Саша вышел за Режиссёром в коридор, и тот объяснил свою задумку:
– Вдруг ты из неё добрым словом вытянешь больше, чем Дядька пытками? Эта зассыха наврёт с два прицепа, понавыдумывает, если переборщить. Успокой её и развяжи ей язычок. Скажи, что пощадим. Пусть расскажет всё. Силы, средства их, планы, главаря… Девка не дура, по глазам вижу. Она готовила им пищу, поставляла сведения, может, в их штабе была, хотя бы «подай-принеси». Значит, соучастница. По-любому и койку делила. Разговоришь – она твой трофей. Делай с ней что хочешь. Остальные пока подождут.
– Почему я?
– Ты – не то, что эти оглоеды озабоченные. Ты добрый, интеллигентный.
