думая, как же классно она смотрится в этом свитере. В моем свитере. Моя грудь сжимается при одном взгляде на нее. Она сидит и поддерживает меня, с гордостью нося мое имя.
Эта девчонка для меня – все.
Игроки выстраиваются, чтобы продолжить игру, и я тоже занимаю свою позицию. Звучит свисток, и Миллер роняет одного из наших ребят.
Он как будто даже не старается. Ему как будто наплевать на хоккей. Когда ему не плевать, его не остановить, и именно поэтому его, видимо, и держат в чертовой команде. Но та пламенная любовь, которую он испытывал к игре, погасла.
Наконец его удаляют с площадки, и весь стадион орет и свистит. Люди колотят кулаками в стекло, а он стряхивает перчатку, прежде чем показать им средний палец.
Я резко вдыхаю. Теперь я понял. Он вытворял ту же хрень, когда мы были подростками. Его отец говорил ему какую-то гадость, и он выходил на лед расстроенным. Он бросается на игроков, распаляет фанатов и строит из себя злодея ради того, чтобы все увидели его таким, каким он видит себя. Этот парень себя ненавидит, а здесь просто нарывается, надеясь получить то, что, по собственному мнению, заслуживает.
Когда его двухминутный штраф заканчивается, он возвращается в игру, мгновенно хватает клюшку и сразу же направляется к моим воротам. Он швыряет в меня шайбой – мне везет, и она стукается о штангу. Через минуту он уже бьет меня клюшкой.
Я вспыхиваю от раздражения, и кровь шумит у меня в ушах. Свисток звучит приглушенно, потому что толпа вокруг нас ревет и стучит в стекло.
– Какого черта? – вмешивается Оуэнс, кидаясь к Миллеру.
В глазах Миллера я читаю вызов. Воздух между нами трещит, искрится и гудит от напряжения.
– Что такое, Штрайхер?
– А ты, мать твою, не в духе? – Я хлопаю Оуэнса по плечу, чтобы он не вмешивался, и он отъезжает назад, наблюдая за нами. Остальные игроки нарезают круги, смотрят и выжидают.
– Драка! Драка! Драка! – скандируют фанаты из-за стекла.
Драка, которую я учуял в воздухе, будет между мной и Миллером.
Мы дрались только однажды. Нам было по шестнадцать. Он явился на тренировку в паршивом настроении после разговора с отцом и исполнял все то же дерьмо, что и сегодня вечером.
– Что? – он с высокомерной, мерзкой и злой улыбкой скалится на меня. – Ударишь меня? Выползешь из своей башни из слоновой кости? Джейми Штрайхер, самый ответственный парень в мире!
Шум вокруг нас затухает, пока я смотрю на него, сжав зубы, а он продолжает меня подначивать.
– Давай, – выплевывает он с горящими глазами. – Я же заслуживаю, нет?
У меня стискиваются кулаки. Это он изменился. Это он превратился в чертова козла. Он любил хоккей. А теперь это просто хренова шутка.
Все для него – одна большая шутка.
– Давай, – подстрекает он.
У меня кровь шумит в ушах. В НХЛ оба игрока должны согласиться на драку, в противном случае только подстрекатель получает штраф, а другой игрок – нет.
Вся годами копившаяся во мне злость на этого парня, который был когда-то моим лучшим другом, теперь закипает и бьет через край, и я сдергиваю перчатки.
Толпа взрывается. Вратари почти никогда не дерутся.
Я стягиваю шлем, и стекло за моей спиной дрожит от ударов. Главные и линейные судьи встают вокруг нас, чтобы остановить драку, если она выйдет из-под контроля. До этого момента они позволят нам разбираться самим, потому что так решаются дела в хоккее.
Я не смею взглянуть на Пиппу. Я могу выстоять в драке, но думать о том, как она беспокоится и волнуется в этот момент, я не в состоянии.
– Ну наконец-то, – рычит Миллер, и я снимаю свои щитки и отбрасываю их в сторону.
Я несусь ему навстречу, и его кулак взлетает в воздух. Я блокирую его удар, а потом замахиваюсь сам. Я заезжаю ему в челюсть, и через секунду его костяшки рассекают мне бровь у виска.
Мне больно, но я кайфую.
Вокруг нас творится хаос. Игроки выпускают пар и колотят друг друга, размахивают кулаками и таскают другу друга за свитера. Энергия на стадионе бьет через край. Я никогда не слышал, чтобы тут было так громко. У меня клокочет кровь, заряженная адреналином, пока мы с Миллером срываем друг на друге злость.
Эта драка – чистый инстинкт, первобытная ярость. Я хватаюсь за его свитер, он – за мой, и мы бьем друг друга. Боль очищает и освобождает, и я чувствую, что все мое лицо уже липкое. Кровь у меня во рту, кровь капает со лба Миллера.
Справа и слева доносится свист; руки, ноги и головы смешиваются в одну большую кучу, по льду катаются шлемы, парни сидят друг на друге, свитера рвутся на части.
У фанатов срывает крышу.
Я наношу последний и удар и жду, когда Миллер поднимется на ноги, а линейный судья уже готовится нас разнимать. Но азарт борьбы в глазах Миллера потухает, и он пытается отдышаться, глядя на меня.
– Всё? – спрашивает он.
Он говорит о драке, но я знаю, что он умеет в виду наше семилетнее противостояние. Я вытираю рот тыльной стороной ладони. Моя грудь раздувается от тяжелой одышки, и адреналин шумит в крови.
Что-то между нами неуловимо меняется, и моя ярость испаряется. Я больше не хочу злиться. Я просто хочу двигаться дальше. Я оглядываюсь на Пиппу, которая закрывает лицо руками и с ужасом смотрит на нас, и у меня сжимается сердце.
Я не хочу держать в себе обиду, потому что жизнь слишком коротка и слишком хороша. Я киваю Пиппе, показывая, что со мной все в порядке.
Я замечаю на скамейке Уорда, предполагая, что он будет взбешен из-за кучи штрафов для игроков, но вместо этого он сидит и улыбается от уха до уха.
– Да, – говорю я Миллеру, встречаясь с ним взглядом. – Всё.
Глава 63. Пиппа
– ТВОЙ ГЛАЗ! – ахаю я, когда Джейми находит меня в одном из помещений для персонала под ареной. Я машинально поднимаю руку к его щеке, но не касаюсь, чтобы не задеть рану. Вокруг глаза все опухло и посинело, и у него рассечена губа.
– Я в порядке, пташка. – Здоровый уголок его рта кривится в улыбке. Несмотря на травмы, он кажется веселее, чем до игры: менее озабоченным. – Отвратно выгляжу?
– Ты слишком симпатичный, чтобы выглядеть отвратно. С фингалом ты даже сексуальнее.
Его глаза весело поблескивают.
– Думаешь, я симпатичный?
– Ты прекрасно это знаешь.
