там, – палец опустился на бок, – и там. – Она указала туда, где до сих пор жегся антибиотик.
– И что? Тебя это как-то… беспокоит?
Из слов Мирина я понял, что Вера отдала ему ту часть души, что способна сопереживать. По идее, если он ей эту часть вернул…
– Не знаю. – Вера шагнула в ванную и остановилась. Меня окатило холодом, какого я от нее не помнил. – Можно?
Я не знал, что именно она собралась сделать, но кивнул. Ничего хуже, чем я уже пережил, она не сделает.
Осторожные пальцы задрали кофту. Когда она прикоснулась ко мне, стало по-настоящему холодно, будто к коже прижали железо в тридцатиградусный мороз. Ледяной палец прошелся по вспухшему краю раны.
– Я помню, как тебя ранило, – так же задумчиво выдала Вера. – Мне тогда было очень страшно.
Я хотел сказать, что все обошлось, но под этим ледяным прикосновением слова не шли. Я не мог понять, кто передо мной: Зимняя Дева или Вера?
– Тебе нужна помощь? – Она подняла ко мне лицо. – Ты ведь делаешь перевязку?
– Да. Если хочешь.
– Я могу сделать так, чтобы тебе было не больно.
Она продолжала касаться меня, хотя все мое нутро вопило о том, что лучше бы ей отойти.
– Не надо пока ничего морозить, – как можно более миролюбиво сказал я. Дал ей бинт. – Я прижму вот тут, а ты замотаешь. Лады?
Вера кивнула.
Она прикоснулась ко мне еще только раз, когда придерживала марлю перед первым витком. Какие же ледяные у нее руки! Не припомню, чтобы от Хельги так разило стужей. Впрочем, я ведь не знал ее, когда сила только появилась.
После трех обмоток Вера завязала у меня на животе аккуратный узел. За все это время она не произнесла ни слова. Я тоже молчал. Три дня раздумывал, что сказать, когда она очнется, и теперь все слова застряли поперек горла. А что говорить? Что она должна была посоветоваться? Что так не делается?
Что я понятия не имею, как жить, если ее не будет.
Вера остановилась так, что ее макушка почти уперлась мне в подбородок, и вдруг тихо произнесла:
– Я тебя любила.
– Что?
Она задрала голову, и в поблекших глазах мелькнула та Вера, которую я знал – мрачная и прямолинейная.
– Я тебя любила, – повторила она.
У меня заболело одновременно везде – даже там, где ран не было. Я рассматривал ее лицо в свете единственной лампы, пытаясь понять, как это возможно. Вон, фанатик этот даже в дневнике писал, что она магом заинтересовалась. Да и я ее… на сколько? Лет на пятнадцать старше. У меня дочь.
В тусклом свете тонкая кожа казалась почти прозрачной. На носу проступило несколько темноватых пятнышек. Веснушки? У нее веснушки? Как я раньше не замечал? Я поднял руку, чтобы коснуться ее щеки, но Вера посмотрела на меня в упор, и рука замерла в воздухе.
– Ты… хочешь что-нибудь? Пить? Есть?
Вера невесело усмехнулась:
– Я ничего уже не хочу.
Боль достигла пика, а я все еще не понимал, где ее очаг. Я терпел на операционном столе, терпел по дороге сюда, терпел перевязки и уколы. А сейчас, когда передо мной стояла эта странная девочка, незаметно ставшая девушкой, хотел рвать на себе волосы и биться башкой об стену – так невыносимо мне было внутри.
Я прижал ее к себе.
Что же ты сделала, Вера.
Что мы оба наделали.
* * *
Бо2льшую часть времени Вера спала. Иногда она просыпалась – я понимал это по тому, как менялось ее дыхание и вздрагивали веки, – открывала глаза, находила меня взглядом и снова засыпала. Блеклый свет из единственного окна накрывал предметы сероватой дымкой – было слишком темно, чтобы читать, а беспокоить ее электрическим я не хотел. Да и сосредоточиться не мог: мысли постоянно возвращались к тому, что она сказала.
Как вообще может быть, чтобы она меня полюбила? За что?..
Я вспомнил, как Лёша, а затем Тёма что-то лепетали про влюбленного охранника. Я тогда решил, что парни переобщались с Летней Девой, вот им везде и мерещится романтика. Потом Ванька несколько раз намекал, что хорошо бы нам с Верой продолжить общение, а не узнавать все новости через него. Ромашка вообще подумал, что мы пара.
Я в сотый раз глянул на ее безмятежное лицо. Осторожно погладил мягкие волосы на подушке. Набравшись смелости, провел костяшками пальцев по ровной линии скулы. Безрассудная моя девочка. Что же мне с тобой делать?..
А главное, что мне делать с собой?
В полутемной комнате на самом краю кладбища, один, я мог наконец признаться себе: я тоже ее любил. Боялся за нее, все время хотел от чего-то уберечь, но так и не смог. От этого осознания по венам разливалось отчаяние, а тонкий голосок в голове нашептывал: будет еще хуже.
Я сел в кровати, провел ладонями по заросшим щекам. Надо побриться. Привести себя в порядок.
За эти дни я обжил ванную Веры – в стаканчике рядом с ее зубной щеткой стояла моя, рядом с ее кремом для лица – мой лосьон и бритва. Включив свет, я долго смотрел на них, пораженный внезапной мыслью. Ведь так может быть и дальше. Мои вещи рядом с ее. Целовать ее по утрам. Вдыхать ее запах перед сном. Даже сейчас она продолжала пахнуть собой – яблочным шампунем и свежестью.
Неужели это правда было бы возможно?
Я вышел из ванной. Побреюсь потом. Сейчас смотреть в зеркало не хотелось – из него на меня пялился хмурый и решительный ответ.
Я сел в кресло и открыл чат с Фросей. Утром она прислала длинное сообщение о том, как опасно находиться рядом с новоявленной Зимой, а потом как бы невзначай добавила, что ей нужно в парикмахерскую.
«Позови Ваньку, он посидит с Миланой, – набрал я и, подумав, добавил: – Нет никакой опасности. Я пять лет служил Хельге».
«Не сравнивай! Хельга умела обращаться с силой! А Вера чуть не убила твоего брата».
«Это когда было».
«И что, многому она с тех пор научилась? Милана вон все еще кашляет!»
«Вера тут ни при чем».
«Конечно…»
«Ты даешь Милане сироп?»
«Все я делаю. Горячее молоко, чай с малиной, спинку растираю перед сном».
«Значит, скоро пройдет».
«Тебе-то, конечно, виднее!»
Я поборол желание запульнуть телефоном в стену.
За последние дни у меня было достаточно времени, чтобы как следует прочувствовать: жизнь не остановилась только потому, что Вера заснула. Ванька написал, что с кошками беда: Бублик гоняла Масю и отбирала у нее еду – видно, пока нас не было,
