стал убегать от ваших людей и явился сюда, уповая только на волю Неба. А разве был бы я здесь, если бы боялся умереть. Вот в чем дело-то. И не извольте больше спрашивать меня об этом!
Атаман выслушал его и подумал: «То, что он говорит, — верно!» И теперь, уже не сердясь, он улыбнулся и спросил:
— Раз уж ты попал к нам, то умрешь ли, останешься ли в живых, — отсюда тебе не выбраться! Так вот, раз ты знаешь об этом, — не хочешь ли придумать какой-нибудь хитроумный план, чтобы награбить побольше добра, принести его сюда, а потом веселиться сколько душе твоей будет угодно?
— То, что вы изволите говорить, господин генерал, — ответил Чхунгён, — поистине, мое единственное желание! Однако раз уж я вам нужен, вы хоть бы приняли меня как следует и угостили. А то держите меня во дворе, насмехаетесь надо мной и до самого полудня не предложили съесть ни ложки риса, ни миски супа! Я ничего не ел с самого утра. Ведь если голодного человека заставить разбойничать, то он, придя куда-нибудь, не сможет украсть даже ложку или разбитую посудину. А случись ему попасть в ведомство уголовной полиции, так и помрет раньше времени. Кроме того, я не могу понять: то ли вы хотите убить меня и только делаете вид, что оставляете в живых, то ли, наоборот, хотите оставить в живых, делая вид, что намерены убить. Кто может заглянуть в глубину человеческой души? Сейчас у человека такой вид, будто он вот-вот убьет тебя, а через мгновение он вдруг начинает от души улыбаться и расспрашивать о делах! Ну ладно, дело это настолько важное, что не следует говорить о нем при всем народе. Не хотите ли выбрать время и место поспокойнее и посовещаться?
Когда атаман разбойников услышал эти слова, душа его возрадовалась без меры: ведь он, видимо, обрел настоящего помощника! Сойдя вниз, он взял Чхунгёна за руку и, похлопывая его по спине, спросил:
— Надеюсь, ты не очень испугался?
Они вместе поднялись в беседку, закусили за одним столом и обсудили все большие и малые дела. Речами, подобными журчащей воде, ублажал Чхунгён этих негодяев, и будто одержал он блестящую победу на поле брани. Все разбойники, какие только были в этом логове, то и дело восклицали:
— Этот Лим, поистине, талантливый отрок!
Они стали относиться к нему с большим уважением, и получилось так, что он вникал во все их дела и руководил ими. Однажды атаман сильно захворал, слег в постель и не вставал. Здоровье его все ухудшалось. Он не мог уже водить разбойников на дела и поэтому, собрав их всех, сказал:
— Болезнь у меня очень тяжелая, и я не смогу больше руководить вами. А потому велю вам считать Лим Чхунгёна своим атаманом и выполнять все его приказания! А если среди вас найдутся такие, которые будут говорить, что он слишком молод, и относиться к нему с пренебрежением, не повиноваться, то они будут сурово наказаны. Помните об этом и делайте, как я велю!
Он позвал Чхунгёна, усадил его на почетное место и велел принимать атаманство над всеми разбойниками. Чхунгён было отказался для виду, но потом согласился и принял поздравления. Так сделался он в том разбойничьем стане атаманом.
Прошла уже почти одна луна, когда к нему явился один из разбойников, выполнявший обязанности соглядатая, и доложил:
— В одном месте, за сто с лишком ли отсюда, живет некий богач. Зовут его чинса[160] Ким, а всякого добра в его доме будет на сотни тысяч монет! Однако в той деревне четыре-пять сотен домов, и все их хозяева — слуги этого Кима. Так что, случись что-нибудь в его семье, по одному его слову они пойдут в огонь и в воду! Поэтому даже вы, господин новый атаман, пожалуй, не захотите взяться за это дело. Но если бы удалось совершить нападение на дом, то поживиться можно было бы вволюшку. Прошу вас, господин атаман, иметь это ввиду!
— Ведь чинса Ким живет в деревне у подножия горы, где его родовые могилы? — выслушав разбойника, спросил Чхунгён.
— Да, действительно, это так, — ответил разбойник.
— А далеко ли от его дома сама гора, где похоронены его родители? — поинтересовался Чхунгён.
— Да, пожалуй, три-четыре ли будет! — ответил разбойник.
— Так ты говоришь, жители той деревни очень преданны чинса Киму?
— Да, господин атаман! Ведь многочисленная родня Кима занимает семь-восемь домов в деревне, и в каждом доме есть свои слуги. Вот и выходит, что ему подчинена почти вся деревня!
— Ну что ж, попытаемся наведаться к чинса Киму! Есть полный список наших людей?
— У нас имеется свой писарь, — ответил разбойник, — извольте спросить у него!
— Так вели писарю живей принести список!
Писарь явился быстро, будто прилетел, и почтительно передал бумаги Чхунгёну. Чхунгён посмотрел, сколько же здесь имеется народу. Оказалось — сто пятьдесят-сто шестьдесят человек! На следующий день, проверив по списку всех разбойников, он приказал:
— Если среди вас найдется хоть один, кто, считая меня молодым, лишь на капельку уклонится от выполнения моих приказов и распоряжений, то я велю немедленно отрубить ему голову. Чтобы другим неповадно было. Так и знайте и будьте благоразумны! Нынче я задумал ограбить дом чинса Кима. Но учтите, если кто-нибудь хотя бы только ранит человека или обесчестит женщину, и я узнаю об этом, — смерти тому не миновать! Я запрещаю вам делать это потому, что не следует к одному преступлению прибавлять другие и вынуждать чиновников сыскного ведомства чересчур рьяно охотиться за нами. Я не хочу, чтобы они разгромили наш стан! Точно исполняйте мой приказ: завтра к полудню изготовьте похоронные носилки и соломенное кресло. Я сделаю вид, что хороню родителя, а вы — человек десять — будете меня сопровождать. Когда мы поднимемся на гору с родовыми могилами того чинса, кладбищенский сторож сразу же сообщит об этом своему хозяину, а тот, конечно, вместе с жителями всей деревни кинется на гору, чтобы помешать мне хоронить. Вы же, воспользовавшись этим, выскочите из засады, войдете в дом и, забрав золото, серебро и деньги, возвратитесь сюда. Но только будьте очень осторожны!
— Слушаемся! — ответили разбойники все разом и удалились.
Назавтра они быстро изготовили похоронные носилки и соломенное кресло, доложили об этом Чхунгёну и стали ждать его приказаний. Чхунгён велел:
— Сотня самых сильных и смелых из вас войдет в дом чинса Кима и заберет добро. Время назначаю — в третью стражу ночи четвертого дня восьмой луны. Не вздумайте
