Армия противника превосходила английскую в два раза. Долгожданная Ольстерская кампания длилась чуть меньше двух недель. Вряд ли англичане продержались бы сильно дольше — запасов еды им могло хватить лишь на три недели. Теперь ирландцам нечего было опасаться армии Клиффорда, которая могла бы атаковать с фланга, — на севере или на западе. Если Эссекс необдуманно дойдет до городка Каван, армия Тирона легко проскользнет мимо него и вторгнется в Дублин. Казалось, сама природа вступала с Тироном в сговор — «влажность такая, что не видно ни зги». Ирландцы знали о каждом шаге Эссекса, сами же они избегали открытого столкновения с армией Эссекса, отказываясь принять бой.
Тогда граф решил вызвать Тирона на поединок, воззвав к чувству рыцарского долга. Это была его последняя надежда: «Встретимся один-на-один на поле боя… и обо всем договоримся, скрестив оружие, как подобает настоящим воинам». Тирон, которому на тот момент исполнилось уже 54 года (он был старше Эссекса на 22 года), геройствовать не собирался. Он разработал собственный план, сыграв на любви Эссекса к рыцарству, если не к театральности. Имея явное преимущество, Тирон им не воспользовался — недоброжелательностью он бы ничего не добился, такая тактика в принципе была ему чужда. Он предложил Эссексу встретиться, желая засвидетельствовать свое почтение и непротивление властям, — чистая формальность, как на это ни посмотреть.
Скрепя сердце, Эссекс согласился вести переговоры. По обоюдному решению встреча состоялась седьмого сентября у брода Баллаклинч, близ города Лаут — всем видом выражая покорность, Тирон заехал на лошади в бурную реку, и вода скрыла ее по самое брюхо, — Эссекс, также верхом, остался на другом берегу реки. Это была незабываемая сцена. Очевидцы, находившиеся поодаль, рассказывали: Тирон «снял шляпу и почтительно склонился перед Его Светлостью; во время переговоров он вел себя с той же куртуазностью». Тирон знал свою роль и исполнил ее блистательно. Они беседовали с глазу на глаз в течение получаса. О чем именно шел разговор, никто не знал. Позднее Эссекс сказал Саутгемптону: Тирон обещал «объединиться с нами, если Эссекс будет выступать сам за себя, а не от лица королевы». Это предложение Эссекс, по его же словам, категорически отверг. Безусловно, встречаться с врагом наедине было недальновидно — за эту тактическую ошибку Эссекс дорого заплатил. Поползли слухи. Поговаривали, что Эссекс вскоре станет «королем Ирландии». Один ирландский францисканец уверял короля Испании: Тирон «почти уговорил графа Эссекса предать королеву и служить Вашей милости». Тирону такие домыслы, конечно, были только на руку. В конце сентября он даже туманно намекнул английским эмиссарам на государственный переворот, замышляемый Эссексом, — за последние два месяца Тирон «увидел резкие перемены, что показалось ему странным, ибо такого он даже и вообразить себе не мог».
После переговоров Эссекса с Тироном состоялась еще одна встреча, на которой стороны обговорили условия временного перемирия, 15 сентября закрепив их на бумаге: огонь прекращается, в случае возобновления военных операций требуется уведомить противника за две недели. Ирландцы почти ничего не потеряли, сохранив право «владеть тем, что у них теперь есть» — включая и право свободно перемещаться по стране. Елизавета еще ничего не знала о перемирии, но и без этого «дерзость» Эссекса ей давно опостылела. Она снова отправила ему угрожающее письмо; при дворе поговаривали, что она собирается сместить его с должности, передав командование лорду Маунтджою: «Вам известно, о чем мы просим, у Вас было все — и время, и неограниченные возможности. Вы и представить себе не можете, сколь для нас мучительно указывать Вам на эти и другие ошибки. Но как скрыть то, что столь очевидно?» «От этих писем лорд Эссекс пришел в ярость», — замечает Кемден.
Елизавета чувствовала то же самое, когда в воскресенье, 16 сентября, во дворец Нонсач прибыл из Ирландии капитан Лоусон с новостями о том, что Эссекс встречался с Тироном (хотя об условиях перемирия речи тогда не шло). Со слов Томаса Платтера, в тот день посетившего дворец Нонсач, Елизавета ничем себя не выдала. Она появилась «в прекраснейшем платье из белого атласа, расшитого золотом, а ее головной убор украшали перья райской птицы». Хотя королеве «уже исполнилось 74 года», пишет Платтер, (на самом деле ей было только 67), «она все еще выглядит моложаво, и на вид ей не дашь больше двадцати». Елизавета, казалось, излучала безмятежность: она сыграла в карты с лордом Кобэмом и лордом-адмиралом, немного почитала, прослушала проповедь; затем наступило время ланча. Королева держалась с большим достоинством и была полна решимости (С ее мнением по-прежнему считались, Эссекс явно ее недооценил.). Она передала капитану Лоусону письмо для Эссекса, предупредив, что его действия будут сочтены «пагубными и постыдными», ибо он «пошел на бессмысленное перемирие — не следовало прощать Тирона и соглашаться на его условия без ее на то разрешения: „Поверить в клятву этого предателя — все равно что довериться дьяволу“».
Вряд ли Эссекс получил ее письмо. 24 сентября он собрал членов Государственного совета в Дублине — на этом заседании он вернул доверенный ему меч[16]. Решив покинуть Ирландию и лично предстать перед королевой, Эссекс отплыл в Англию с группой самых преданных сторонников, задержавшись лишь для того, чтобы на берегу, перед самым отплытием, посвятить в рыцари еще четырех своих соратников. «В Ирландии шутили», пишет Уильям Юдалл, что Эссекс «посвятил в рыцари больше человек, чем убил противников на поле боя». Среди сопровождавших Эссекса — лорд Саутгемптон, сэр Генри Дэнверс (он все еще до конца не восстановился после ранения в голову), сэр Томас Джерард, капитан Кристофер Ст. Лоуренс и сэр Генри Уоттон. Высадившись в Англии, Эссекс отправил письмо своему дяде, сэру Уильяму Нолису, в котором объяснял свои намерения: он собирался «как можно скорее (если Вы не выдадите меня) предстать перед своими врагами»; Эссекс «не надеется на милость королевы, не веря, что в ее глазах он невиновен, ведь в его отсутствие его враги стали, благодаря Елизавете, еще могущественнее».
Трудно представить себе, как обрадовались люди Эссекса, оказавшись — после зоны военных действий — на родной земле. Они спешили домой, гоня лошадей даже ночью, при свете луны, не обращая внимания ни на болота, ни на засады на пути и стремясь добраться до дворца прежде, чем там станет известно об их возвращении. Изнуренные дорогой, через три дня они прибыли в Лондон. 28-го, на рассвете, они отправились во дворец Нонсач, где тогда пребывала королева.
О дальнейших событиях нам известно, в основном, по письмам Роланда Уайта сэру Филипу Сидни. Заручившись обещанием, что по прочтении Сидни их
