черные, тонкие щупальца, длинная стрела, сияющая в лунных лучах, гордо и победоносно вздымалась над серой, пыльной, треснутой черепушкой. Эрс подняла голову, взглянув на темнеющее небо. Звезды ехидными искорками кололи ночное небо под наблюдением луны. Слышалась только тишина, редкий, но слышимый шорох треплемой травы и уханье и воркование горлиц где-то далеко в лесу.
— Эрс, — послышался знакомый голос.
Со стен проделанной ямки посыпалась пыль и сухая земля, но девушка не обернулась. Она замерла, легла рядом со стрелой, пронзившей огромный череп, скрытый землей и больше не двинулась. С шорохом и тихим постукиванием камешков, скатывалась и разлеталась в стороны, земля. Вскоре, послышался железный шорох, лязг, позвякивание и оглушительный треск, заставивший Эрс открыть глаза. Рядом с вытянувшейся, но уже покосившейся в сторону, стрелой, оказался серебристый, сияющий под луной, кинжал со знакомой ручкой за которую держалась бледная рука. Фося расцвела победоносной улыбкой то ли от того что смогла привлечь ее внимание, то ли от чувства единства, которое она несомненно ощущала. Нет, не ощущала, она знала его, жила с ним, думала о нем и не могла освободиться от его клетки, и понимала ее как эльфы, понимают нимф, как драконы понимают свободных птиц, как ветер понимает листву, не представляя своего существования без нее. Так и они не представляли себя без этих мыслей, без воспоминаний и переживаний.
— Я не видела костра на месте старой конюшни, не знаю, что происходит с эмалированными украшениями в пожар…
Она слышала. Тогда, когда история была рассказана вскользь, за чашкой чая на дубовом столе. Она услышала. Эрс думала, она не слушает, глядя в чернеющее дно чаши. Нет. Она не просто слушала. Она видела. Видела клубья дыма, несущиеся от крон сосен, тянущий запах гари в мелкую деревушку, вытягивая его по улочкам, вдоль заборов, к грядкам. Видела, с треском и стоном, падающие, многовековые деревья с опаленными, оранжевыми кронами. Видела набегающий народ, окружающий крону, выплескивая на нее воду из мелких ведер, слышала молитву пожилых, черчущих в воздухе витиеватый знак из раза в раз, всхлипывая и продолжая шептать, приложив руки к груди, покачивая головой. И в их, слезящихся от горя и воздуха пожара, глазах, изрытых морщинами, отражалась угасающая надежда и мольва о спасении.
— Карн, а как ты думаешь, — деревянная ложка возилась в шероховатой, глиняной посуде, перемешивая рагу. — что там, за лесом? Что со сгоревшей деревней?
— Да не знаю я, — убрав за спину темные, завязанные в две косички, волосы, бросив в окно взгляд зеленых глаз, собеседница, проронила только: — Плохо все.
Она тоже взглянула в окно, в котором, бурей от леса, плыла серая, темная, черная, угольная дымка, постоянно меняющая форму и цвета, размазываясь по голубому небу.
— Ну, тогда я пойду и всем помогу! — ложка вынырнула из рагу, устремившись в окно, в сторону жуткой дымки, разбросав по столу картошку.
— Придержи коньков, — добродушно проскрипела пожилая женщина. Прибрав седые, серебреные волосы за острые уши, она протерла тряпкой стол, собрав разбросанную картошку и в один момент, вытащив из ладошки, воинственно наставленную ложку, вернула ее в тарелку. — Вот поедите, так и отправитесь помогать, но в лес ни нагой.
— Ну, ба! — крикнула девочка, резко повернувшись на стуле, наблюдая за бабушкой, вымывающей посуду.
— Фось, а ну не вертись! — Карн укоризненно, тихо стукнула ложкой по краю глиняной тарелки. — Доедай и пойдем.
И она вновь оказалась перед глиняной тарелочкой с рагу.
— Вот поедим и пойдем, — проворчала она себе под нос. — А почему нельзя помогать в другой деревне?
— Папа запретил, — объяснила сестра, доедая рагу. — Да и мама не в восторге будет, там опасно.
Да, кто бы знал, что всего в двух километрах от нее живет человек, с которым она будет делить мысли, переживания и эмоции, ощущая как свои собственные и понимая их, как горный ветер понимает драконов, мчащихся на его потоках.
— … Не знаю я, как выглядел твой дом до и после пожара и сохранился ли он вообще. Не известно мне, как выглядел Алок, пока был жив и единственное что я о нем помню это рев, пробирающий каждую иголку сосны в почерневшем лесу.
Да, единственное воспоминание, которое не угасало со временем.
— Фось, еще ведро! — Карн, аккуратно выплескивая воду из лохани, теряясь в толпе, гасила горящую хвою свалившегося дерева.
Схватив ведро, девочка потащила его к колодцу. Закрепила, звякнув цепью, гремя, тянула ручку, перемещая, опуская ведро все ниже, а следом поднимая. И вот забрав полное ведро, поспешила к потухающему дереву, как из глубины далекого, горящего леса, вырвался раскатистый, бьющий по ушам, оглушающий рев, всполошивший улетающих черными группами, словно мотыльки, птиц. Ведро, треснув, рухнуло на траву, вылив воду, и она уткнулась в тёплую темноту, пронизанную запахом гари. Что-то мягко легло ей на голову.
— Не бойся, нас он не тронет.
Она подняла голову, увидев Карн, в руку которой вцепилась.
— А если тронет?
— То мы ему «ух»! Ведрами по голове! — и она вскинула руку со, звякнувшей железной ручкой, лоханью.
Эрс уставилась на окрашенную луной, серебряную ручку кинжала, вонзившуюся в разрытый череп. И в наступившей тишине послышался скрежет и, не успев обернутся, они услышали свист и треск. Между стрелой и кинжалом, скособочившись, возвышался блестящий, бравый меч, поблескивающий гардой, украшенный красной руной. Шараф, осознав, что на него смотрят, сконфузился, разведя лапы.
— Ну а что? Ведь так делают друсья, — и под кивок Фоси, поспешил сообщить. — Я лошадей привясал! — но поняв, что никто никуда не двигается, указал куда-то в сторону земляной стены. — Пора выбираться отсюда! Я лестницу вырыл и костер готов.
— Костер? — удивленно переспросила Эрс, понимая, насколько она отстранилась от мира. Но и оставаться здесь нельзя было. Тогда она поднялась, отряхнула брюки и, с треском разлетевшихся щепок, вытащила стрелу. Оторвав полоску ткани от льняной рубахи, она перевязала стрелу у оперения, вложив в колчан. Шараф аккуратно вытащил меч, вложив его в ножны. За ним последовала Фося и, поднявшись по вырытым ступеням, они скинули в три расщелины черепа землю, зарывая раскопанную черепушку разбросанной землей.
В ночи тянулась, шелковой лентой по ветру, лесная мелодия. В ворковании горлиц наступало молчание, уступая место, еле слышному, стрекоту сверчков, иногда замолкающих, позволяя горлицам вступить в партию с шорохом травы и закрытых, полевых бутонов. И лишь иногда, когда все медленно затихало, редко позванивали звезды, далеко в небесах.
Костер выбрасывал языки пламени, закручивая их, пуская в неясный танец. Перекусив найденными овощами и вяленым мясом, путники легли на траву, забыв про спальные мешки, решили недолго полюбоваться пламенем, после чего закинуть
