готов дать слово дворянина…
— Вы согласились подождать, виконт, — повторил король. — И вы подождете. В Шатли. Или проведете ночь в своих покоях и завтра предстанете перед судом Всеотца. До восстановления в правах, адельфи Гвенаэль — сирота, и закон позволяет мне взять ее под покровительство короны. И самому назначить ей защитника.
Да, закон иногда бывает неудобно противоречив, и, наверное, глупо было надеяться, что король не вспомнит об этом.
— Какая замечательная мысль, кузен, — маркиз улыбнулся и посмотрел на моего побледневшего обидчика, как лис на беззаботную куропатку, — может, и правда, не стоит затягивать…
— Наш предок, Ленард, дал слово, — ответил король, и я вздохнула с облегчением. — А потому в Шатли.
Мой обидчик дернулся в руках гвардейцев, но вскоре его ненавистное лицо и ядовитая зелень наряда пропали из виду. И на миг мне показалось — все. Сейчас он исчезнет, растворится в тенях, как сделал это восемь лет назад. Или откупится — мне ли не знать, сколь чувствительны люди к виду серебра. Я хотела бежать за ним, лично проводить до серых стен Шатли и увидеть, как закроются за моим обидчиком ворота, усеянные железными шипами.
Но по приказу короля музыканты уже играли павану, маркиз протягивал руку, приглашая на танец, и с горячим шепотом трясла за плечо Эльга. Казалось, лишь ладонь Дарьена удерживает разрастающуюся панику и вновь просыпающуюся головную боль.
— Мне, — я прижала руку к пылающему горлу, — простите… Мне нужен воздух.
И тогда Дарьен просто подхватил меня на руки и вынес из зала.
На глазах у всех.
Умыкнул.
Глава 33
Он нес меня полутемными коридорами, где из теней проступали силуэты канделябров, золоченые рамы картин или доспех, охранявший портрет какой-то богато одетой дамы. По ступеням вверх и вновь чередой коридоров, пока мы не оказались в галерее под самой крышей: просторной, открытой прохладному дыханию моря. Дарьен поднес меня к свободному от стекла стрельчатому проему, и я замерла, любуясь гладью залива с живым серебром лунной дорожки.
— Вот, — Дарьен аккуратно опустил меня на пол из разноцветных керамических плит, — дельфинов, конечно, сейчас не увидеть, но…
Я не дала ему закончить. Его слова, его голос и бережные объятья словно обернули вспять неумолимое время — и вот мне опять семь, а он должен уехать далеко-далеко на север, забрав мою ленту. И с ней — мое глупое сердце.
Я рыдала отчаянно, взахлеб, изливая бездонное, как мне казалось, озеро слез на бархат его кафтана, а он держал меня, нежно и бережно, словно величайшую драгоценность, гладил по спине и повторял:
— Все хорошо, Гвен. Все будет хорошо.
И я поверила. И вера эта высушила мои слезы, наполнила душу светом и силой.
Да, будет.
Непременно будет.
Потому что ты со мной.
— Гвен, — позвал Дарьен, и радость, с которой он произносил это имя, стала моей радостью.
— М?
Только и смогла выдавить из себя, не смея поднять наверняка опухшее лицо.
Святая Интруна, на кого я сейчас должно быть похожа…
— Может, давай я его убью?
Я резко втянула воздух и замотала головой так сильно, что, кажется, оцарапала нос о тонкий серебряный шнур на кафтане.
— Нет? — переспросил Дарьен, а когда я для убедительности вцепилась в полуночно-синий бархат, вздохнул: — Жаль. А то тебе ведь придется его быстро убивать, а у меня он бы еще помучался…
Я замерла, не веря собственным ушам, и вдруг икнула. А потом еще раз, только громче, и опять.
Святая Интруна, какой стыд. Ну кто же знал, что не стоит мешать смех со слезами?
Дождавшись, когда я запрокину голову, Дарьен коварно поймал мое лицо в плен своих ладоней и прижался лбом к моему, на котором наверняка отпечаталась одна из украшавших его наряд серебряных пуговиц.
— Я должна тебе рассказать.
Я наконец-то смогла посмотреть ему в глаза.
— А ты хочешь? — спросил он серьезно.
— Да, — кивнула я. — Хочу.
Рассказать, объясниться, поблагодарить и попросить прощения. За все мои сомнения, недоверие, за то, что позволила страху встать между нами.
— Сейчас?
— Сейчас.
Он улыбнулся. Снял кафтан и опустил мне на плечи, как тогда, на стене Чаячьего крыла.
— А ты? — спросила я, прижимаясь плечом к мягкому бархату.
А он согрел меня поцелуем и взглядом. И вдруг до смешного надменно вскинул подбородок.
— Запомни уже, женщина, я потомок Хлодиона, мы не боимся холода.
— Помню, — улыбнулась я. — Уже помню.
Я рассказала ему все. Впервые в жизни я рассказала кому-то все, что случилось со мной после того, как королевский кортеж скрылся за холмами Бру-Калун. О рождении Жовена и смерти мамы. О повторном браке отца и предательстве Констанцы. Побеге из Чаячьего крыла. И моем решении оставить брата в Седонне. О Сан-Мишель и собственной глупости, которая чуть не стоила мне жизни. О годах, когда я под защитой и покровительством наставницы, перековывала себя, словно обветшавший клинок. И что действительно не узнала его в Луви. Потому что тогда, после шестнадцати лет разлуки, его встретила Алана. А Гвен…
— Я убила ее, — и мое горло сжалось от боли за девочку, которую предали все. Все. Даже я. — Тогда мне казалось — это из-за нее. Ее слабости, ее глупости, ее неспособности постоять за себя, как это должно сделать дочери рода Морфан. Я обвинила ее во всем. И убила.
Я опустила голову, позволяя слезам пятнать шелк моего платья.
— Нет, — Дарьен прижал меня к себе так, что перехватило дыхание, — Гвен, нет. Ты… Когда ты улыбнулась мне в Шатли… Семь демонов Дзигоку, я ведь узнал тебя. Я тебя узнал, просто… Я столько раз представлял нашу встречу, думал, ты замужем давно. А когда вернулся, оказалось, ты…
— Умерла…
— Не замужем, — сказал он, целуя меня в макушку. — Пока.
И вдруг отстранился и опустился на одно колено. Словно рыцарь из романа, которые не выносил с детства.
— Ты ведь выйдешь за меня?
— Дарьен, — прошептала я на полувздохе, — ты не понимаешь… Я…
— Ты, — он улыбнулся, — выйдешь за меня? Замуж, — добавил, словно можно было истолковать ситуацию как-то иначе.
Я зажмурилась, пытаясь успокоить сорвавшееся в галоп сердце. Святая Интруна свидетель, как я хотела просто сказать ему да. Но сейчас, как никогда, мне хотелось быть с ним честной.
— Я люблю тебя, — я смотрела ему в глаза, и мой голос не дрогнул, — но…
— Никаких отговорок, — он согрел мои ладони в
