остановиться и, выбравшись из экипажа, предложил позавтракать.
Из багажного ящика в тарантасе он вынул квадратную жестяную канистру, заткнутую с одного бока большой пробкой. Сосуд содержал около четырех галлонов крепчайшей водки. Капитан взял стакан, куда входило примерно полпинты, и крикнул казакам:
– Ребятушки! А ну идите сюда!
Наблюдавшие с большим интересом за всеми этими манипуляциями казаки немедленно подбежали; мой компаньон наполнил стакан и по очереди дал отпить из него служивым. Глотнув, те вернулись к лошадям. Я тоже отведал этой водки, сравнить которую можно, пожалуй, только с жидким пламенем и на фоне которой не только вино, но даже лигроин покажется прохладительным напитком. Сам капитан, однако же, не изъявил ни малейшего желания испытывать на себе крепость этой огненной воды для казаков. Его вестовой принес несколько бутылок мадеры и водку послабее, каковые напитки на свежем воздухе отнюдь не показались мне неприятными, хотя в Англии пары стаканчиков с такой смесью хватило бы на то, чтоб уложить любого моего соотечественника под стол.
Все казаки, вообще, были крепкие, хорошо сложенные ребята весом за одиннадцать стоунов. Вместе с походной амуницией вес их составлял около восемнадцати стоунов, включая двадцать фунтов ячменя для их лошадей (ячмень в этих краях предпочитают овсу) и шесть фунтов галет, необходимых в качестве четырехдневного рациона. Вооружение их состояло из короткоствольных винтовок и шашек, а вскоре их должны были снабдить карабинами системы Бердана, о которых русские офицеры отзывались в самой превосходной степени.
Казакам платят не очень много – примерно по шиллингу в месяц, и это все их карманные деньги. Тем не менее одевают и кормят их хорошо. Дневной рацион включает в себя два с половиной фунта муки и фунт мяса; рота солдат ежедневно получает фунт чая и три фунта сахара, при этом каждому рядовому положены овощи на сумму в половину копейки в день. Его конь, воинская форма, оружие и так далее являются его личной собственностью либо принадлежат станице, которая снарядила его и отправила сражаться за белого царя. От государства он получает около двух фунтов пятнадцати шиллингов в год и обязан содержать свою амуницию на эту сумму, каковой, по мнению военных властей, вполне достаточно для подобной цели, тогда как сами казаки придерживаются иного мнения.
Этими сведениями снабдил меня артиллерийский капитан. Время от времени он оставлял своего товарища спать в тарантасе, выбирался на снег и разминал ноги, проходя пешком несколько верст. Прилично уже отслужив в Туркестане, он ожидал в скором времени повышения. В череде различных историй поведал он мне и об одном казачьем офицере, попавшем в плен во время войны с Бухарой. Эмир тогда велел привести его к себе и спросил, умеет ли тот делать порох. «Конечно, – ответил офицер. – Но вам он не подойдет». На вопрос «почему» казак объяснил, что состав изготавливается из самогона и свиного жира, каковой придает пороху особую силу.
– Этот самый эмир, – продолжал свой рассказ капитан Янушев, – относится к турецкому султану с крайним благоговением и даже имеет почетное звание старшего офицера Порты. Прежде он считал Англию первой нацией во всем мире, но теперь начинает бояться нас и больше верит в наши войска, которые у него под боком, чем в армию султана в Стамбуле.
Уже совершенно стемнело, и Янушев настрого приказал часовому у лошадей разбудить его в час пополуночи. Казак, к сожалению, поручения не исполнил и наказан был тем, что весь следующий день шел пешком, ведя коня в поводу. Остальные казаки с готовностью потешались над несчастным преступником, поскольку на пехотинцев они смотрели не просто свысока, но с величайшим презрением.
Тронувшись в путь с той ночной стоянки, на марше мы выглядели весьма живописно. В авангарде ехали казаки, чьи винтовки тускло отсвечивали в лунном свете, а остроконечные башлыки, надвинутые на казачьи папахи, делали этих всадников похожими на призраков. Искаженные тени падали от них на снег, создавая как бы еще один отряд неких гигантских фантомов, преследующий нашу небольшую группу. Затем шел тарантас, влекомый двумя огромными верблюдами, которые медленно торили путь по заснеженной степи. Ямщик дремал на облучке, клюя носом, оба офицера внутри экипажа пребывали в объятиях Морфея, и вся эта тяжелая деревянная конструкция громко скрипела при каждом движении четвероногих титанов. Позади транспорта мерно вышагивали верблюды с грузом. На них сладко спали офицерские вестовые, причем один солдат лежал лицом к хвосту своего животного и оглушительно храпел, невзирая на сильную качку; другой малый расположился ничком поперек седла, и, будучи сильно пьян, выкрикивал время от времени какие-то вакхические куплеты. Вечно голодный Назар замыкал колонну. Ему удалось припасти с ужина косточку, и теперь он грыз ее словно пес, дробя сильными челюстями и затихая, когда удавалось наткнуться на остатки жилистой баранины.
Я частенько задерживался у костра на целый час, а то и больше после ухода остальной группы и, сидя рядом с тлеющими углями, наблюдал за тем, как медленно исчезает вдали караван.
Проводник мой совсем приуныл; в крепости ему сильно попало из-за нашей поездки в Хиву, и казаки теперь обходились с ним так сурово, что от обычного его апломба не осталось даже следа.
Янушев успел и погонщику верблюдов преподать дисциплинарный урок. Тот слишком медленно седлал тягловых животных. Заметив это, мой спутник подозвал казака и велел ему выпороть неспешного индивидуума. Однако порка показалась капитану недостаточно усердной, поэтому он отнял у казака кнут и собственной рукой распределил причитавшееся по адресу, приговаривая между тем стоявшему рядом с ним солдату, что, если такое еще хоть раз повторится, он прикажет остальным казакам выпороть своего товарища за нерадивость.
Как-то раз дорогу перед нами настолько занесло снегом, что верблюды не могли больше тянуть экипаж. В этой ситуации казаки проявили себя наилучшим образом: набросив на тарантас несколько арканов и пришпорив своих коней, они медленно, но верно потащили тяжелый транспорт вперед. Вскоре нам повстречался киргиз, везущий почту в Петро-Александровск. Он ехал верхом на одной лошади, а другую вел в поводу, нагрузив на нее письма, припасы и фураж. Лошадей он менял каждые два-три часа и до Петро-Александровска рассчитывал добраться примерно на десятый день с момента своего выезда из Перовского, который на пути между Оренбургом и Ташкентом был вторым русским фортом после Казалинска.
На следующий день мы проехали мимо старинной киргизской часовни, построенной в честь какого-то знаменитого воителя. Летом здесь обычно молились, а на зиму сюда загоняли овец, поскольку киргизы не очень щепетильны в подобных вопросах. Наконец мы увидели верстовой столб, указывавший на то, что до Казалинска оставалось
