городской жизни Лённрот так и не привык и не любил ее, особенно на склоне лет.
Прежний Каяни запомнился ему еще полудеревней, где по улицам бродил скот. А. Алквист, как-то посетив город, жаловался на то, что даже в доме по главной улице ему трудно было уснуть ночью из-за блеяния овец.
Жизнь в Хельсинки тяготила Лённрота еще и потому, что там он был вроде бы официальным лицом у всех на виду, а это было ему не по душе. Перейдя на пенсию, он постарался убраться из Хельсинки. Еще будучи профессором, он снимал в родной волости Самматти дом под летнюю дачу, а перед уходом на пенсию купил крестьянскую усадьбу (с названием Нику) всего лишь в километре от домика, где он родился. Сил у него было еще много, он намеревался вести настоящее крестьянское хозяйство и одновременно заниматься наукой. Строения купленной усадьбы были обновлены, к дому пристроили второй этаж, всего получилось целых пятнадцать комнат, но и обитателей было много. У Лённрота было четверо детей, в доме жили нуждавшиеся в приюте родственники и осиротевшие дети его друзей, была домашняя учительница, а кроме того, были работники и работницы вместе с управляющим. Две комнаты служили рабочим кабинетом Лённрота, где он занимался в основном словарной работой — второй том фундаментального финско-шведского словаря еще только составлялся, и помощников теперь у Лённрота не было.
Усадьба любовно благоустраивалась, вокруг дома развели фруктовый сад, за которым ухаживала жена и дочери Лённрота. Вообще следует сказать, что хозяйством ведала больше его энергичная и практичная жена, сам он по своей деликатности не умел отдавать распоряжения работникам и нес в основном финансовую ответственность. Жена относилась к нему не только с уважением, но и почитанием, в разговорах с домашними называла мужа не иначе как профессором — его известность впечатляла и ее. Подчас она обращалась к нему за хозяйственными советами, но он обычно отшучивался и на вопрос, как лучше садить яблони, отвечал, что ему известно только одно: их не следует закапывать в землю верхушкой.
Элиас Лённрот в кругу семьи. Фотография. 1860-е гг.
Можно сказать, это была счастливая пора в жизни Лённрота. Он обладал независимостью и свободой, сохранил здоровье и силы, зимой много ходил на лыжах, летом плавал. У него была молодая семья, односельчане уважали и гордились им, он умел поддерживать с ними простые человеческие отношения, охотно откликался на их просьбы.
Но счастье бывает непрочным, и в семье Лённрота оно длилось недолго. Прежде он встречался с болезнями и смертью в районах эпидемий, теперь опустошительная болезнь пришла в его дом, и бессилие против нее было тем тягостней, что он был врач.
Одной из страшных болезней, с которыми тогдашняя медицина еще не умела справляться, был туберкулез легких, проще говоря, чахотка. У жены Лённрота она обнаружилась в 1865 г., когда было уже слишком поздно, и после трехлетних мучений жена умерла. До этого, еще в Каяни, Лённрот потерял двухлетнего сына, скончавшегося от воспаления мозга, и теперь это был новый удар. По местным народным обычаям, Лённрот сам отвез гроб жены на кладбище — в его натуре было нести горе внутри себя.
Лённрот остался вдовцом с четырьмя малолетними дочерьми на руках, нуждавшимися в воспитании и образовании. Им тоже была уготовлена трудная судьба, трое из них умерли совсем юными. С возрастом Лённрот стал испытывать все большую тягу к уединению и покою, он хотел забыться в работе, горе не сломило его, разве только укрепило его внутреннее самообладание.
Усадьба Нику, первоначально так радовавшая Лённрота, находилась у проезжей дороги, и к нему довольно часто наведывались знакомые. В доме их встречали гостеприимно, но бывало и так, что хозяин уставал от бесед, ему хотелось отдать время работе либо побыть одному. В 1869 г. Лённрот приобрел в той же волости Самматти другую, более отдаленную и укромную усадьбу под названием Ламми. Туда и настоящей дороги еще не было, и он предпочитал жить там. Только ради образования дочерей он периодически снимал квартиру в Хельсинки, а когда трое из них одна за другой умерли, он с четвертой дочерью Идой жил в Ламми. Выдержка и самообладание Лённрота поражали его знакомых. Один из них рассказал потом о следующей встрече с Лённротом в его уединенной усадьбе. Гость пожаловал с приятельской беседой, которая протекала как обычно, даже с шутками, он распрощался с хозяином, и только потом узнал, что у Лённрота на днях умерла дочь, о чем тот в беседе с гостем не обмолвился ни словом. Окружавшие удивлялись этому свойству натуры Лённрота, но для него это, видимо, было способом внутренней самозащиты от чрезмерного горя — оно было его отцовским горем, и с ним мог совладать только он сам.
Элиас Леннрот с группой университетских профессоров и церковных деятелей. Фотография. 1870-е гг.
И опять-таки утешение Лённрот находил в работе. В 1860—70-е гг., наряду с подготовкой финско-шведского словаря, много внимания он уделял работе над новым изданием духовных песнопений. Лённрот являлся членом специально созданного для этой цели комитета, куда входили главным образом церковные деятели, но основная практическая работа легла на Лённрота (он возглавлял финскую группу в комитете, готовившем также шведское издание духовных песен). С развитием литературного финского языка тексты духовных песнопений нуждались в обновлении, необходимо было устранить малопонятные архаизмы, дать новую редакцию текстов, а некоторые из них вообще изъять и заменить новыми. Была и чисто поэтическая сторона в подготовке текстов, возникали вопросы стиля. Некоторые предлагали привлечь к сочинению текстов духовных песен крестьянских поэтов, придерживавшихся традиционной Калевальской метрики, но Лённрот не считал это возможным, усматривая в таком сочетании некую несовместимость содержания и стиля. В текстах он стремился к простоте и естественности выражения религиозного чувства — без тех крайностей, которые улавливались им в пиетистских песнопениях. Лённрот по ходу дела увлекся этой работой, она представлялась ему важной, поскольку духовные песни — именно в его восприятии — тоже были частью народной культуры, с ними верующие соприкасались постоянно. Лённрот не жалел сил и многократно публиковал для пробы свои редакции текстов, хотя занятие это было весьма хлопотным — ведь речь шла о пересмотре и изменении канонических церковных текстов под бдительным оком самих церковников, и критиков у Лённрота в этом случае было с избытком. Работа затягивалась, были недовольные, но он
