артиллерии. Кроме того, следует обеспечить подвижность штабов и надежную связь между ними, частями и соединениями… И. В. Сталин внимательно слушал меня, одобрительно кивал, и улыбаясь, посматривал на В. М. Молотова, который вновь перебил меня вопросом:
— Выходит вы не признаете противотанковые ружья, если, по существу, хотите их заменить противотанковой артиллерией. Но они ведь успешно используются против танков и огневых точек. Разве не так?
— Дело в том, товарищ Молотов, что противотанковые ружья были и остаются эффективным средством борьбы с танками противника в оборонительных операциях, когда огонь ведется из окопов с расстояния не более трехсот метров. А в маневренных условиях они не выдерживают единоборства с пушечным огнем вражеских танков, открываемом на дистанции пятьсот метров и больше. Поэтому и желательно иметь в танковых и механизированных корпусах хотя бы по одной противотанковой бригаде.
Обсуждение вопроса продолжалось около двух часов. И. В. Сталина заинтересовали и высказанные мною взгляды на применение танковых армий в наступательных операциях. Они сводились к тому, что танковые армии следует использовать как средство командующего фронтом или даже ставки Верховного Главнокомандования для нанесения массированных ударов прежде всего по танковым группировкам противника на главных направлениях без указания им полос наступления, которые лишь сковывают маневр танков.
Чувствовалось, что Сталин хорошо понимает значение массированного применения танковых войск и не одного меня заслушивал по этому вопросу.
— Придет время, — сказал он, как бы вслух размышляя, — когда наша промышленность сможет дать Красной Армии значительное количество бронетанковой, авиационной и другой боевой техники. Мы скоро обрушим на врага мощные танковые и авиационные удары, будем беспощадно гнать и громить немецко-фашистских захватчиков. — Сталин заглянул в лежащий на столе блокнот и снова двинулся по кабинету, продолжая рассуждать. — Уже сейчас у нас имеется возможность для формирования новых танковых армий. Вы могли бы возглавить одну из них, товарищ Ротмистров?
— Как прикажете, — быстро поднялся я со стула.
— Вот это солдатский ответ, — сказал Верховный и снова пристально посмотрев на меня, добавил, — думаю, потянете. Опыта и знаний у вас хватит.
У присутствующих, вероятно, были дела, требовавшие срочных решений Сталина, и, считая, что наш разговор затянулся, они начали проявлять нетерпение. Сталин уловил это и попрощался.
Через день я был вызван в Генштаб. Там уже находился командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал-полковник Я. Н. Федоренко. Генерал Боков сообщил, что при его очередном докладе И. В. Сталину Верховный полностью одобрил высказанные мною предложения и подписал директиву о формировании 5-й гвардейской танковой армии, поручив Генштабу совместно с управлением Я. Н. Федоренко тщательно разработать проект структуры новых танковых армий.
Одновременно был подписан приказ о назначении командования 5-й гвардейской танковой армии. Командармом назначался я, моим первым заместителем И. А. Плиев, вторым генерал-майор К. Г. Труфанов, членом военного совета генерал-майор танковых войск П. Г. Гришин и начальником штаба армии полковник В. Н. Баскаков.
— А ты опять улизнул от меня, — лукаво посмеиваясь, сказал Я. Н. Федоренко. — Честно говоря, упрашивал я товарища Сталина назначить тебя моим заместителем. Но он ответил как отрезал: «Канцеляристов и так в Москве развелось много!»
П. А. Ротмистров. Стальная гвардия.
Воениздат, М., 1984. С. 163–167.
А. С. Яковлев, март 1943 года
В один из мартовских дней 1943 года вызвали в Кремль по вопросу о двигателях Климова ВК-107, а разговор опять зашел о дальности полетов истребителей. Мы доложили о том, что конструктор Лавочкин выпустил новую модификацию самолета Ла-5 с мотором М-71 — мощным двигателем воздушного охлаждения конструктора Швецова — и что самолет показал при этом хорошие летные качества.
Сталин обрадовался, стал подробно расспрашивать о данных машины, но заметил:
— Скажите Лавочкину, что дальность его самолета мала. Нам нужно, чтобы она была не меньше тысячи километров…
Тут же он перешел к сравнению наших истребителей с английским «Спитфайром» и американским «Эйркобра». При этом он заметил, что фирменные данные заграничных машин преувеличиваются. Когда он назвал данные самолета «Спитфайр», я, полагал, что он имеет в виду «Спитфайр» — разведчик, дальность которого превышала 2 тысячи километров, сказал, что этот самолет не имеет стрелкового оружия, он не истребитель, а разведчик.
На это Сталин возразил:
— Что вы ерунду говорите? Что я, ребенок, что ли? Я говорю об истребителе, а не о разведчике. «Спитфайр» имеет большую дальность, чем наши истребители, и нам нужно обязательно подтянуться в этом деле…
А. С. Яковлев. Цель жизни.
Политиздат, М., 1987. С. 275–276.
Г. К. Жуков, 16 марта 1943 года
Совещание у Верховного Главнокомандующего закончилось после трех часов ночи. Все его участники разошлись, кто в ЦК, кто в СНК, кто в Госплан, с тем, чтобы изыскать ресурсы и срочно принять меры для улучшения работы промышленности.
После совещания И. В. Сталин подошел ко мне и спросил:
— Вы обедали?
— Нет.
— Ну тогда пойдемте ко мне да заодно и поговорим о положении в районе Харькова.
Во время обеда из Генштаба привезли карту с обстановкой на участках Юго-Западного и Воронежского фронтов. Направленец, ведущий обстановку по Воронежскому фронту, доложил, что там к 16 марта ситуация крайне ухудшилась. После того как бронетанковые и моторизованные части противника, наступавшие из района Краматорска, оттеснили части Юго-Западного фронта за реку Донец, создалось тяжелое положение юго-западнее Харькова.
Одновременно перешли в наступление части противника из района Полтавы и Краснограда. Н. Ф. Ватутин оттянул назад вырвавшиеся вперед части 3-й танковой и 69-й армии и организовал более плотные боевые порядки западнее и юго-западнее Харькова. Воронежский фронт, которым в то время командовал генерал-полковник Ф. И. Голиков, такой отвод войск не осуществил.
— Почему Генштаб не подсказал? — спросил Верховный.
— Мы советовали, — ответил направленец.
— Генштаб должен был вмешаться в руководство фронтом, — настойчиво заметил И. В. Сталин. А затем, подумав немного, обратился ко мне: — Придется вам утром вылететь на фронт.
Тут же Верховный позвонил члену Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущеву и резко отчитал его за непринятие военным советом мер против контрударных действий противника. Отпустив направленца, Верховный сказал:
— Все же надо закончить обед. А было уже пять часов утра… После обеда, вернее уже завтрака, я попросил разрешения
поехать в Наркомат обороны, чтобы приготовиться к отлету на Воронежский фронт. В семь часов утра был на Центральном аэродроме и вылетел в штаб Воронежского фронта. Как только сел в самолет, сейчас же крепко заснул и проснулся лишь от толчка при посадке на аэродроме.
В тот же день позвонил по ВЧ И. В. Сталину и обрисовал обстановку. Она была хуже той, которую утром докладывал направленец Генштаба.
После захвата Харькова части противника без особого сопротивления продвигались на белгородском направлении и заняли Казачью Лопань.
— Необходимо, — докладывал я Верховному, — срочно двинуть сюда все что можно из резерва Ставки, в противном случае немцы захватят Белгород и будут развивать удар на курском
