всегда бывшей у меня на первом месте политической карьеры, я умолял её… Да, я умолял её полюбить меня: стоял перед ней на коленях, не тронул её и пальцем после того как узнал о её беременности, предоставил ей всё самое лучшее на те почти восемь месяцев, что она провела на острове, подписал официальное обещание не забирать у неё детей… – На этом моменте рассказчик прикрыл глаза, а я чуть не подскочила от услышанного. Она хотела оставить нас себе! Несмотря на то, каким образом мы у неё появились! Она желала оставить меня и Катарину! Значит, она уже тогда любила нас?! Меня любила мать?! – Она так и не смогла полюбить меня, – его голос вдруг захрипел ещё сильнее. – Даже ни разу не позволила коснуться своего растущего живота. Моя первая в жизни, случившаяся в серьёзном возрасте, единственная за всю мою жизнь любовь осталась безответной. В ночь, когда у неё начались роды, была сильная буря, доктор не смог прибыть на остров с материка вовремя… – Он так и оставил её своей узницей?! – Я приехал спустя четыре дня, когда буря успокоилась и всё было кончено. Одетта была мертва. Прислуги сказали, что она скончалась спустя шесть часов после родов, успев дважды покормить вас своей грудью.
Меня кормила грудью моя мать! У меня была моя… Моя… Она бы выжила! Если бы рожала в клинике!.. Катарина бы не умерла, если бы её не убил этот человек!..
– Несмотря на то, что ваша мать была безродной сиротой, которую даже хоронить было некому, кроме меня, любившего её до безумия и также давно оставшегося без единого родственника, она, безусловно, была уникальной женщиной, сумевшей соединить в себе красоту и ум.
Никаких дедушек и бабушек, близких и побочных родственников, только мать и сестра?.. И этот человек. И я. Худший кошмар в моей жизни! Даже шкаф с гвоздями не выглядит так ужасно на фоне этого зверства!
– Почему ты решил избавиться только от одного ребёнка? Почему не избавился от двух? – крепление на моих запястьях как будто начало едва уловимо поддаваться.
– От двух? Ну уж нет… Я любил вашу мать, а вы обе были так похожи на неё. Я не хотел лишать себя памяти о единственной любви своей жизни. Но и не мог оставить вас двоих. В те годы я только продвинул и впоследствии на протяжении целого десятилетия удерживал в этой стране политическую идею “Одна семья – один ребёнок”, согласно которой за имение второго ребёнка семья платила в государственную казну баснословный налог. Потому я и не мог оставить себе двух детей – чтобы не навредить своей политической репутации. Когда вы появились на свет, вашей матери было только тридцать лет, в то время как мне уже исполнилось пятьдесят два. И вот без десятилетия старик заводит себе детей, да ещё и двух, при этом являясь автором уже действующей политической концепции “Одна семья – один ребёнок”. Столь бездумный поступок наверняка подорвал бы мою карьеру. Я не мог рисковать в этом вопросе. А потому сделал выбор. Подойдя к колыбели, я попробовал взять старшую девочку на руки, но она сильно забрыкалась, как будто так же, как и её мать, не захотела, чтобы я касался её. Вторая же девочка спокойно восприняла моё прикосновение, хотя впоследствии и проявила тот же безжалостно непреклонный характер, который сразу же продемонстрировала её сестра и которым, безусловно, обладала их мать. Таким образом я забрал себе младшую, назвав её Катариной, в честь второго имени Одетты, а старшую оставил без имени и отослал в Миррор, который, между прочим, до сих пор являлся одним из моих величайших достижений в политике.
ОН ЧТО ЖЕ, ЕЩЁ И К СОЗДАНИЮ ЭТОЙ ДУШЕГУБКИ ПРИЛОЖИЛ СВОЮ СМЕРТОНОСНУЮ РУКУ?!
Нет! Нет-нет-нет!.. Я не могу быть дочерью этого существа!.. Он ведь хуже всех монстров, которых мне когда-либо доводилось знать! Хуже Роудрига, хуже Мортон, хуже всех наставников, хирургов и лаборантов Миррор вместе взятых! И я – его дочь?! Но ведь не только его! Ведь ещё была женщина, наверняка очень хорошая, раз после всего случившегося с ней, она всё равно хотела оставить меня с сестрой себе, раз так и не позволила этому чудовищу коснуться своего живота, в котором мы формировались из её яйцеклетки!
– Согласись, тебе незачем жить, – он вцепился в меня взглядом, и я поняла, что с этого момента начинается его смертоносный танец. – У тебя нет матери, – мои мысли закричали: зато у меня есть душа! – у тебя нет сестры, - зато у меня есть душа! – у тебя нет любящего отца или хотя бы такого отца, которого смогла бы полюбить ты, – зато у меня есть душа! – у тебя больше нет того мужчины с яхты.
Ч… Чт.. О… Что?.. Что-что он сейчас сказал?..
Мои почти освободившиеся руки замерли.
– Удивлена? Естественно я не мог оставить его в живых. – Мои мысли завопили: КУДА ЭТИМ УТРОМ ПРОПАЛ БРЭМ?! – Не сомневайся, этого человека уже нет в живых. Но его яхта была весьма привлекательной: бело-синяя, не большая и не маленькая, уютная, должно быть… – Он знает, что яхта окрашена в бело-синие цвета! Он знает! – Я послал за ним клона. Не удивляйся, в первые годы Миррор выращивал клонов именно в военных целях. Так было до двухтысячного клона. Мой трудяга – клон 1650. Исправный, рабочий, киллер, забравший не один десяток душ без единого промаха.
Мысли снова зашевелились: клон тысяча шестьсот пятьдесят. Естественно я не могла знать этого клона – слишком маленькая цифра, он один из первых, “ушедших” задолго до моего появления на свет, но… Но откуда я знаю?! Где слышала?!
И вдруг перед глазами высветилась картинка: под партой, под которой я часто засыпала и под которой застала ставший знаковым для меня разговор Мортон с Перссоном, были вырезаны имена клонов: 1650+1701! Значит, не все первые клоны ушли? Значит, кто-то из них стал… Убийцей?
Без… Единого… Промаха…
Нет… Только не Брэм… Только не Брэм! Только не он! Пусть меня, к общей куче трупов, составленной этим человеком, к моей матери и сестре, но не Брэма! Нет! Только не его!
– 1650 уже убил твоего друга. Теперь, – сказав “теперь”, он вдруг выдвинул полку в своём столе и в следующую секунду, совершенно неожиданно, в его руках материализовался чёрный пистолет! Похожий на тот, которым владела я, только чуть меньше. Он положил его прямо перед собой, по центру стола, и при этом отодвинулся на своём кресле чуть дальше,
