мосту, по обеим сторонам которого зияла бездна. Внешний ров? Или улица? Он не знал. Но теперь уже было достаточно светло, чтобы видеть. Видеть что? Гигантскую свалку, груды развалин. Миля за милей — мусор, торчащие из него обломки досок, клочки лакированной бумаги, гонимые порывами ветра, иногда попадались отдельные уцелевшие стены, словно какие-то гротескные доисторические развалины. Будь сейчас день, он мог бы увидеть море через весь город. Но была ночь. Новые и новые клубы дыма закрывали синеющее небо, не давали дышать.
А теперь появился и звук. Низкий, мощный рёв поднимался над поверженным городом, издаваемый миллионом глоток, оплакивающих горе и катастрофу, постигшие их. Миллионом, но не всеми жителями города. Уилл осторожно пробрался сквозь развалины, уворачиваясь от падающих брёвен, разбитых деревьев. И обходя мертвецов. Потому что имя им было легион, и многие расщелины полнились кровью. Ни разу после Секигахары не видел он такой бойни и не чувствовал смрада такой бойни, хотя настоящий смрад ещё не поднялся над этой кровавой баней. И в Секигахаре все они были закованными в броню воинами, стремящимися убить и готовыми умереть самим. Здесь же были дети — жалкие свёртки в крошечных, красивых ночных кимоно, рука здесь, голенькая ножка там, и слишком много женщин, неподвижных холмиков растрёпанных чёрных волос, незрячих глаз, уставившихся на восходящее солнце.
Эдо был, и Эдо не стало. Всего Эдо? Он, спотыкаясь, пробирался вперёд и вперёд, влекомый инстинктом, стремящийся к единственной цели, которая манила его. Потому что где все эти микадо и сёгуны, короли и императоры, армии и амбиции, прошлое и будущее, — где всё это, в такой день? Только мужчина и женщина — вот что оставалось незыблемым. И ещё настоящее. И представить эту вечную красоту изуродованной грудой мяса и костей под обломками какого-нибудь дворца — это просто немыслимо. Её нужно увидеть, узнать о ней хоть что-нибудь. Чтобы спасти? Он оставался романтиком. Романтиком с комплексом вины. Почему бы землетрясению, оставив в живых Магдалину, не уничтожить её окружение, Исиду Норихазу?
Он шагал, карабкался, спотыкался, полз на четвереньках, инстинктом моряка всё время оставляя солнце полевую сторону, подсознательно определяя расстояние до цели. Он не обращал внимания на крики о помощи погребённых под горящими развалинами, крики боли, крики отчаяния. Стена дома обрушилась ему на голову, но он отмахнулся от неё, как от бумажной. Впрочем, такой она и была. Пот градом струился по телу, и он сбросил кимоно, оставшись лишь в набедренной повязке. Он спешил сквозь утро, без оружия, словно какой-нибудь ита, бегущий по своим недочеловеческим делам.
Он вовремя добрался до отдалённого пригорода Сита и мог, наконец, перевести дыхание и оглядеться. Здесь разрушения были ещё более полными. Его сердце, казалось, разбухало, пока не заполнило всю грудь, не оставив места для лёгких, для глотка воздуха. Только поэтому он смог удержаться от рыданий. У дороги стоял человек, не сводивший глаз с того, что раньше было, вероятно, его домом. Он медленно качал головой из стороны в сторону. Уилл схватил его за плечо:
— Дворец господина Исиды Норихазы. Скажи мне. Где.
Мужчина указал дрожащей рукой. Указал куда? В том направлении не было ничего, кроме видневшихся вод залива. Но по крайней мере направление.
Он побрёл, шатаясь, в ту сторону и обнаружил остатки внешней стены — наверное, она была лучшего качества, чем разбросанные кругом обломки. Перелез через неё и очутился во дворе, на удивление мало повреждённом. Здесь сидела на траве группа женщин, все тряслись и подвывали от ужаса. Его сердце упало, и новая порция пота заструилась по плечам, когда он рванулся вперёд. Но все они были чистокровными японками.
— Госпожа Пинто Магдалина, — крикнул он. — Где она?
Головы повернулись, и они уставились на него.
— Я должен найти госпожу Магдалину, — умолял он. — Это очень важно. В каком месте здания она была?
Указание пальца. Там была башня, от которой теперь ничего не осталось. Крыша рухнула внутрь, стены завалилась. Но башня — это не лакированная бумага. Была какая-то надежда. Он сам спал в башне.
Он ринулся по траве, но путь преградила новая стена, на этот раз футов в восемь высотой. Набрав побольше воздуха в лёгкие, он начал карабкаться, пользуясь расщелинами в каменной кладке. Восемь футов камня закончились, началось дерево. Точнее, когда-то они здесь заканчивались и начиналось дерево. Но теперь деревянные конструкции рухнули внутрь и лежали бесформенным мусором в колодце башни вперемешку с татами, маленькими столиками, подушками сидений, одеждой и оружием.
И людьми. Тремя человеческими телами. И Пинто Магдалина — одна из них.
Глава 5
Он нёс её, но куда? Больше не оставалось ни ощущения времени, ни чувства направления. Она жива, и конечности вроде бы целы. Этого достаточно. Это было не так уж далеко. Может быть, сад. Везде валялись обломки и всяческий мусор, два поваленных дерева. Их стволы рухнули друг на друга и, столкнувшись, замерли на полпути, образуя арку, под которой зеленел клочок нетронутой травы. Настоящий оазис в хаосе руин, которые раньше назывались Эдо. Здесь даже был ручеёк, тоже на удивление чистый.
Здесь он мог осмотреть её. Это было необходимо. Она казалась просто оглушённой, но кто мог знать наверняка? Её ночное кимоно, во всяком случае, было изорвано в клочья. Он снял их так же осторожно, как мать раздевает своего младенца. Несколько секунд он держал её на руках — смуглый ангел, едва дышащий, неописуемой красоты. Её лицо было чисто вымыто на ночь от белил, ресницы — словно бабочки, подрагивающие крыльями, её грудь касается его обнажённой груди. И какая грудь — гротескная по японским меркам, больше даже, чем у Мэри в брачную ночь, грудь, в которую мужчина может зарыться лицом и уснуть, выбросив из головы все свои мечты. И ещё ноги — длинные, как он и надеялся, и сильные. Теперь она, конечно, была в самом расцвете. Пять лет назад она была ещё девушкой, сейчас перед ним молодая женщина. Потому что между ногами и грудью была целая сокровищница — широкие бёдра, крутые ягодицы, а впереди — изобильная поросль курчавых волосков, удивительно светлых по сравнению с тем, что он помнил о Ёдогими, о Сикибу, о гейше. Она была созданием из другого мира. Его мира. Его мечтой, превратившейся в действительность.
— Значит, я умерла? — прошептала она.
Он даже не покраснел, будучи пойманным за таким откровенным любованием её телом. Между ними просто не было места для стыдливости.
— Нет, — ответил он. — Нет, Магдалина не умерла. И даже не ранена.
