на его губах заиграла легкая самоуверенная улыбка.
– Мой отец – католик, а мать – еврейка лишь наполовину. Немцы сказали, что мне повезло: еще одна капля еврейской крови, и я был бы обречен.
– Жозеф, ты в любом случае обречен. Неужели ты думаешь, что, если даже Германия выиграет войну, тебе у них найдется место? Они никогда не забудут о том, что в твоих жилах течет еврейская кровь. А если победит Франция, то тебя казнят как предателя.
– Ты думаешь, что я не все предусмотрел? Немцы обещали мне щедро заплатить, этих денег будет достаточно, чтобы после войны исчезнуть и благополучно дожить до старости. – Выражение его лица стало жестким. – Тем более что к тому моменту не останется никого, кто смог бы рассказать о моих прежних поступках.
Она нервно сглотнула:
– Значит, ты и меня убьешь? Как убил мою мать?
Он изменился в лице.
– Я не хотел, но так вышло. Ева, я переживал за твою мать, правда. Она всегда была добра ко мне. Просто она оказалась не в том месте и не в то время. Они пришли за мадам Барбье, а заодно арестовали и твою мать. Потом они спросили меня, знаю ли я ее. Я хотел все отрицать, но она стала умолять меня помочь ей. Даже назвала мое настоящее имя, старая дура! После этого я уже не мог сказать, будто не знаю ее, к тому же тогда стало ясно, что она – твоя мать. И она отказалась сообщить немцам то, что ей было известно о тебе. Если бы она сказала, где ты находишься, ее бы не казнили, а отправили на восток. Она сама была во всем виновата.
– Она ни в чем не виновата! – Ева проглотила комок в горле. – А Женевьева?
Он сжал челюсти:
– При других обстоятельствах, возможно, у нас и был бы шанс. Но я должен был выяснить, где ты находишься. Ты, Ева, была моим счастливым билетом в новую жизнь. Я уже сдал им Годибера, ты была вторым условием сделки. Если бы я выдал немцам тебя – еврейку, которая участвовала в самой масштабной подделке документов, тогда меня бы оставили в живых. Ты понимаешь, какой непростой выбор стоял передо мной? Женевьева что-то знала, но отказалась мне говорить. Я хотел только припугнуть ее, но она оказалась законченной эгоисткой. Я сказал, что спасу себе жизнь, только если выдам тебя, но она не стала мне помогать.
– И тогда ты выстрелил ей в живот и бросил умирать?
– По правде говоря, мне стыдно, что все так закончилось.
– Ты – чудовище.
Он отвернулся.
– Я знал, что ты не поймешь. Да и чего от тебя ждать? У вас, евреев, нет будущего во Франции. А у меня – есть. И ты, разумеется, отдаешь себе в этом отчет.
Ева чувствовала, как внутри у нее закипает ярость, но напомнила себе – она во что бы то ни стало должна сохранять спокойствие.
– И что будет теперь, Жозеф?
– Ты расскажешь мне о том, чем занималась здесь последний год. Разумеется, я все знаю насчет доставки бумаги – я рассказал немцам о бланках из Алжира, которыми снабжали нас союзники. Но как тебе удавалось делать документы такими достоверными? Я в течение нескольких месяцев пытался выведать это у Годибера и отца Клемана, но они оба были слишком осторожными и ничего мне не сказали. Годибер даже под пытками не выдал своих секретов! И все же – как вы с Реми стирали старые данные? Как у вас получалось так быстро и так хорошо подделывать печати, несмотря на то, что немцы постоянно меняли методы их изготовления и чернила? С какими еще группами вы работали? Ваши контактные лица, кто они? Немцам нужно все это знать, чтобы покончить с другими изготовителями поддельных документов на территории Франции. Если я принесу им эти сведения, мне позволят покинуть Ориньон и начать новую жизнь.
– Ты идиот, если думаешь, что они сдержат свое обещание, Жозеф. Они убьют тебя.
Он покачал головой:
– Ты ничего об этом не знаешь. Ну так что? Доверься мне, тебе же будет легче, если ты расскажешь мне обо всем.
– Почему я тебе, подлому предателю, должна что-то рассказывать?
– Потому что в противном случае я отдам тебя немцам и они выбьют из тебя все сведения. Они будут пытать тебя до тех пор, пока ты не взмолишься о пощаде, пока не попросишь их пристрелить тебя. Ева, я – твой старый друг. Я предпочитаю, чтобы ты упокоилась с миром. Помоги мне, а я помогу тебе.
– Так же, как Женевьеве?
Что-то промелькнуло в глазах Жозефа, какое-то подобие сожаления. Промелькнуло и тут же исчезло.
– Я же сказал тебе, она могла себя спасти. Мы могли бы уехать вместе. Но она любила меня недостаточно сильно. В этом некого винить, кроме нее самой.
– Кроме нее самой? – Ева пришла в такую ярость, что не успела опомниться, как в руке у нее оказалась тяжелая Библия, которую она со всей силы запустила в Жозефа. Он поднял руку, чтобы заслониться от удара, и от неожиданности выстрелил. Пуля просвистела в воздухе так близко от правого плеча Евы, что она это почувствовала. Когда Жозеф снова выпрямился, над его правой бровью появилась тонкая кроваво-красная царапина. Он злобно оскалился. По крайней мере, она смогла задеть его, пусть даже это станет ее последним поступком.
– Ну, Ева, ты пожалеешь об этом, – прорычал он.
Она расправила плечи и вспомнила о матери, об отце, о Реми, обо всех, кого потеряла из-за этой войны.
– Ты даже не представляешь, как много у меня причин для сожаления. Однако я ни капли не раскаиваюсь в том, что рассекла тебе бровь.
Он снова поднял пистолет.
– Расскажи мне о других людях, занимавшихся подделкой документов, иначе я силой заставлю тебя это сделать. Ты даже не представляешь себе, какое мне это доставит удовольствие, глупая ты корова. Ты сдашь мне твоего драгоценного Реми и всех остальных.
– Жозеф, я скорее умру, чем пойду на такое.
– О, ты умрешь, не сомневайся. Вопрос лишь в том, сколько перед этим тебе придется страдать. Если ты сейчас не заговоришь, я сначала прострелю тебе ногу. Ты будешь постепенно истекать кровью, долго и мучительно, пока не умрешь. Я позабочусь об этом.
– Ты заплатишь за это и за все свои подлости. – С этими словами она плюнула в него.
Его лицо помрачнело, глаза, которые когда-то казались ей красивыми, налились бешенством.
– Мне не хочется этого делать, Ева, но ты не оставляешь мне выбора. У тебя десять секунд, чтобы изменить решение, – я даю тебе шанс в память о нашей давней дружбе. Но если ты по-прежнему будешь упрямиться, когда я закончу считать, боюсь, мне придется нажать на спусковой крючок. Ты поняла? Десять, девять, восемь…
– Иди ты к черту, Жозеф!
Пока
